Сон №9
Шрифт:
Томоми осторожно посмеивается, проверяя, можно ли меня сердить. Онидзука берет пиццу и выходит, не сказав ни слова. Минуту спустя возвращается Дои – я мог бы поклясться, что вчера он прихрамывал на левую ногу, но сегодня с ней все в порядке,– и Томоми рассказывает ему про осу. И наркоторговец на пару с королевой зла принимаются обсуждать, виновен ли я в убийстве живого существа.
– Это была всего лишь оса,– говорю я.– Там, откуда она взялась, их полным-полно.
Для Томоми этого недостаточно:
– Там, откуда мы взялись, людей тоже полным-полно, но разве это оправдывает убийства?
Это ужасно глупый спор – особенно если вспомнить, как Томоми визжала: «Убей ее! Убей!» – поэтому я отворачиваюсь и смотрю, как
– Говори, что хочешь,– заявляет Томоми.– Но вороны – умные создания.
Дои качает головой:
– Вороны – это фашисты с крыльями, мэн. Привратник в нашем доме как-то отогнал одну из них метлой. На следующий день эта самая ворона спикировала на него и клюнула в голову, причем до крови, мэн. Ворона? Напала на привратника в форме? Чудеса, мэн. Такая же редкость, как короткое замыкание.
Томоми точит карандаш для век и щелчком открывает карманное зеркальце.
– Слабые – мясо, сильные – мясники.
Добраться от Уэно до Кита-Сэндзю просто даже в часы пик, потому что в идущих туда подводных лодках нет никого, кроме рабочих, едущих с ночной смены, да миллионеров-оригиналов. Подлодки, что направляются в сторону Уэно, до отказа набиты человеческим грузом. Токио – это модель повторяющегося «большого взрыва», который, как говорят, и породил вселенную. Взрыв происходит в пять вечера, и человеческое вещество отбрасывает к окраинам, но в пять утра оно вновь подчиняется силе притяжения и несется обратно к центру, чтобы успеть к очередному взрыву. Мои поездки не подчиняются естественным законам Токио. Я смертельно устал. Бросить поиски отца – чтобы к этому привыкнуть, нужно время. Сегодня Аи придет ко мне в капсулу, когда закончится репетиция, часов в пять вечера. Ее ужин – это мой завтрак. К моему облегчению, она вызвалась готовить сама – из-за диабета она предпочитает сама выбирать еду. А назвать мой кулинарный репертуар ограниченным – значит похвастаться. Когда я иду от Кита-Сэндзю в «Падающую звезду», полнеба застилает причудливое облако. Велосипедисты, женщины с детскими колясками, таксисты останавливаются поглядеть на него. Половина неба – чистейшая октябрьская лазурь, другая половина – мрачное, клубящееся грозовое месиво. Вихрь подхватывает и уносит полиэтиленовые пакеты. Бунтаро пришел в салон пораньше, чтобы свести баланс после недельного отсутствия. Он смотрит на меня и принюхивается.
– Знаю,– говорю я.– Знаю: от меня несет сыром.
Бунтаро с невинным видом пожимает плечами и возвращается к своему калькулятору. Я лезу наверх. Кошка желает мне доброго утра и выскальзывает прочь, в свое кошачье измерение. Я мою ее миску, меняю воду, принимаю душ и ложусь вздремнуть, прежде чем навести порядок к приходу Аи.
Мое лицо прикипело к подушке. Язык – кусок пемзы. Слюна стекает по нему, как по желобу, прямо на наволочку. У стола стоит Аи и режет морковь с яблоками. На секунду я представляю: мы с Аи поженились, и она готовит ужин для наших девятерых детей,– но тут до меня доносится запах яблока. И мускатного ореха. Кошка вылизывает лапы и наблюдает за мной. Бунтаро пропускает Аи наверх, она стучит, я глубоко сплю и не просыпаюсь, Бунтаро подтверждает, что я дома, Аи заглядывает, видит меня, выходит и покупает продукты для салата. Жизнь может быть сплошным блаженством, когда захочет. Аи доверяет мне, если остается наедине со мной в моей капсуле, когда я одет – или раздет – подобным образом. То, что мне доверяют, делает меня достойным доверия. Морковь прекрасно сочетается с яблоками. Аи режет грецкие орехи с изюмом – до этой минуты я не обращал особого внимания на грецкие орехи – и посыпает латук. На ней старые джинсы и линялая желтая футболка, бледнее, чем ее кожа, а волосы подобраны кверху. Вот ее сказочная шея. Она соскребает очистки в мешок для мусора. На ней очки в толстой черной оправе, странно, но они ей идут. Аи никогда, никогда не старается произвести впечатление, вот это-то и впечатляет меня – до безумия. В ее ухо вдета серебряная пиратская серьга.
– Эй, каннибал с острова Кюсю,– говорит она; я понимаю, что все это время она знала, что я за ней наблюдаю, и звучащие во мне аккорды меняются со звонкого ля-бемоля на дребезжащий ре минор.– Почему ты хранишь письма в морозилке?
– Осторожней,– говорит Аи.– По-моему, в этих костях может быть рыба.
– На вкус чудесно.
– Ты живешь на одной «моментальной» лапше?
– Мою диету разнообразит пицца – благодаря «Нерону». Ты не против, если я доем салат?
– Давай, а не то умрешь от цинги. Ты никогда не говорил, что из твоего окна такой вид.
– Разве это вид? Ты не видела Якусимы.
– Он намного лучше того, что у нас с Сатико. Мы привыкли, что наше окно выходит на спортивную площадку тюрьмы ослабленного режима. Это было довольно занятно. Я обычно открывала окно и играла вальсы Шопена, один за другим. Но однажды я вернулась с занятий и увидела, что за время между завтраком и ужином перед нашим окном успела вырасти многоэтажная кольцевая автостоянка. Теперь у нас вид на бетонную стену на расстоянии шести дюймов. Мы хотим переехать, но после уплаты задатка мы остались бы без гроша. Даже честные агенты по недвижимости, если только это не оксюморон, оберут до нитки. К тому же приятно сознавать, что, если случится пожар, мы сможем выбраться из окна и спуститься по веревке в безопасное место, сопя себе потихоньку.
Звонннннннннит телефон. Я беру трубку:
– Алло?
– Миякэ!
– Суга? Ты где?
– Внизу. Господин Огисо говорит, что у тебя гости, но ты не против, если я зайду?
Честно говоря, я против.
– Конечно нет.
Когда Суга входит в мою капсулу, я не верю своим глазам. Он сделал себе пересадку тела. Экзема исчезла. Его модельная стрижка стоит не меньше десяти тысяч иен. На нем костюм миланского похитителя бриллиантов и стильные прямоугольные очки поп-певца в зените славы.
– Ты собираешься на интервью? – спрашиваю я.
– Суга, не обращая на меня внимания, застенчиво кланяется Аи.
– Привет, я Масанобу Суга. Вы, наверное, подружка Миякэ из Кореи?
Аи откусывает корень сельдерея и с недоумением смотрит на меня.
– Нет.– Я опровергаю его догадку.– Суга, это мисс Имадзё.
Аи жует сельдерей.
– Суга Храпящий?
– Теперь смущен Суга.
– Я… э-э… Миякэ…
– Давай как-нибудь в другой раз.
– Другого раза долго не будет – я пришел попрощаться.
– Уезжаешь из Токио? – Я бросаю ему на пол подушку.– Близко или далеко?
Суга скидывает сандалии и садится.
– В Саратогу.
– В какой это префектуре?
– Аи знает, где это.
– Саратога, западный Техас?
– Самое сердце пустыни.
– Там красиво.– Аи продолжает жевать.– Но дико.
– Я отыскиваю более-менее чистую чашку.
– А зачем ты едешь в пустыню?
– Мне нельзя об этом рассказывать.
– Я наливаю ему чай.
– Почему нет?
– Об этом мне тоже нельзя рассказывать.
– Это как-то связано с твоим «Священным Граалем»?
– Неделю назад, выйдя отсюда, я отправился к себе в лабораторию и поднапряг мозги. Просто до обидного. Пишу программу поиска, ввожу в файловое поле и заставляю сканировать все девять миллиардов файлов, чтобы проверить, спрятан ли настоящий сайт «Священного Грааля» где-то здесь, вот. В первый раз я получил обратную вспышку. В терминах мегабайтов, это как если бы я попытался продавить Китай сквозь тоннель Сумида. Защитная система Пентагона определяет мою программу как инородное тело, уничтожает и запускает программу поиска следа. Едва успел отключиться.