Сон Брахмы
Шрифт:
Он изобразил руками воображаемые груды папок, которые должны были завалить всю его гостиную.
– А в цифру вы свои фотографии не переводили? – негромко спросила Варя.
– Вот-вот! – оживился Матвей. – Негатив может испортиться, потеряться, а в цифровом варианте сроки хранения почти бесконечны…
Олег Викторович отчего-то мрачно посмотрел на девушку:
– Ага! Жесткие диски имеют привычку гореть, дискеты – быть украденными или сломанными. Знаем мы эти вечные хранения. Я – консерватор, и тем горжусь… Хотите, я вам объясню, что там было нарисовано?
Олег Викторович сходил в соседнюю комнату, принес
На листе быстро появились контуры иконы Страшного cуда, о которой Матвею рассказывал отец.
– Ничего не кажется странным? – с торжественным видом спросил Олег Викторович. – Еще раз смотрите: вот Судия, вот ангелы и бесы тащат тех, кто им попался в лапы… или в крылья. А зачем тогда нижний ряд – с земледельцами, пастухами и воинами, которые ведут себя как ни в чем не бывало? Страшный cуд их не касается? Все это крайне двусмысленно. И вот еще, смотрите!
Олег Викторович нарисовал на самом краю листа фигурку парящего человека.
– Вот здесь, у правого края нижнего уровня, того, где изображены земляне, которым нет никакого дела до Страшного cуда, изображен один персонаж. Пал Палыч Иваницкий сказал, что так писали в XVI веке иконописцев: в длинной робе, что-то сжимает в руках. Он один видит, что происходит на более высоких ярусах. И он, похоже, взлетает! Ну не как ракета или птица! Как бы воспаряет. Словно во сне. Но направляется не вверх, ко Христу, а куда-то в сторону, к краю изображения. Пал Палыч говорил мне, что это – просто невозможно, что в те времена все движения должны быть связаны с центральной композицией. Все сворачивалось вокруг нее как вода в воронке. То, что называется «обратной перспективой». А тут, понимаете ли, богомаз, который вообразил себя воздушным шариком и летит куда вздумает.
– Странно, я ведь был в отцовском храме не раз, смутно помню икону Страшного cуда, ну а этого летуна не помню совершенно точно, – задумчиво сказал Матвей.
– Нет ничего удивительного. К такой фреске нужно присматриваться долго, прежде чем понять, что там изображено. К тому же до того, как реставраторы вскрыли эти изображения из-под слоя сажи и копоти, фигуру летающего богомаза не видели не один десяток, если не сотню лет. Да и после того как мы ушли из храма и он опять перешел в хозяйство Алексеевского совхоза, фреску могли испортить. Или замазать. Кто знает? На фотографиях она есть, и все тут.
– Когда мы могли бы увидеть ваши фотографии?
– Подождите! Я еще не все рассказал. Дело в том, что эта фреска была лишь частью настоящего триптиха. Причем не центральной! Левой частью. Справа от нее находилось еще два сюжета. Очень плохо сохранившиеся, но не менее странные.
На одной, располагавшейся в центре, Олег Викторович изобразил нечто вроде горного пейзажа с долиной посередине. Опять же, обратная перспектива. Примерно так иконописцы передавали ландшафт вокруг центрального события – распятия Христа или страстей кого-либо из святых.
– Но никакого сюжета внутри не было! Схематически изображены воды, над которыми виден Зрак Господа и Дух Святой в виде птички. Вы когда-нибудь видели иконы, на которых изображается Творение?
– «И Дух Божий носился над водами?»
– Вот именно! Я, например, не видел. И Пал Палыч не видел. Утверждал, что эта фреска станет революцией в искусствознании. Собирался посвятить ей целую главу в своей диссертации.
– Которую так и не защитил, – проговорил вполголоса Шереметьев.
– Не защитил? – услышал Олег Викторович. – Вскоре началась Перестройка, издание альбома отложили, и я потерял с Иваницким все контакты. – Он некоторое время помолчал, а потом сказал, глядя на Матвея: – Вот как грустно получается: альбом не вышел, диссертация не защищена, негативы утонули, церковь сгорела.
– Согласен, грустно, – кивнул Матвей.
– Тогда идем дальше, – тон Олега Викторовича стал более жестким и сухим. – Справа от Сотворения Мира находилась сцена в Раю. Адам и Ева, стыдливо укрытые какими-то кустами, перед ними древесные кущи, над которыми возвышаются два особенно тщательно выписанных Древа. Однозначно – Древо Познания и Древо Жизни. Отец и Мать человечества смотрят на них и, похоже, движутся в их направлении. Ну, вы понимаете, в те времена и вообще движения передавались условно, а уж закрытые кустами… Но самое интересное, что над ними изображено грозовое облако. От него расходятся лучи – значит, перед нами опять изображение Бога-Отца. А еще из этого облака протягивается рука, властно указывающая на Деревья. То ли запрещает людям идти туда, то ли, наоборот, направляет их.
– Как так направляет? – удивилась Варя. – Должна запрещать.
– И мы подумали, милая девушка, что должна запрещать. Но это – если все читать по канонам. А если нет? Много ли подобных триптихов было написано в России? Иваницкий говорит – ни одного. И я ему верю. Он привез из Москвы книгу, ученую-преученую, посвященную древним христианским сектантам, которых называли гностиками. Они существовали при апостолах и первых поколениях христиан; вначале учениями гностиков увлекались многие, но Церковь с ними справилась. В той книге говорится, что кое-кто из гностиков утверждал, будто Бог как раз хотел, чтобы люди отведали плодов от Древ Познания и Жизни, а бесы, наоборот, всячески мешали им.
Матвей видел немало книг, посвященных гностикам. Перед Миллениумом это стало модной темой. Печатали переводы древних апокрифов, ученую литературу и просто популярные книжки, в которых с веселой беспринципностью переписывалась история христианства.
– Когда закончили съемку фресок, мы с Иваницким уже приятельствовали, – продолжал фотограф. – Собирались найти какую-то профессоршу, которая нам все расскажет о гностиках. Планов было громадье. Но как-то все не сложилось. Пал Палыч долго бодался из-за альбома. Я перешел в «выезднюки», то есть стал мотаться по стране со всяким журналистским сбродом. О фресках не то чтобы забыли – так, оставили на потом. И это «потом» не наступило.
Олег Викторович замолчал, глядя поверх голов своих гостей.
– Когда мы сможем посмотреть на фотографии фресок? – спросила Варя.
– Через пару дней, – вздохнул Олег Викторович. – Мне нужно попасть в квартиру жены и хорошенько переворошить архив. Хотя, кажется, я представляю, где ваши фрески закопаны… Так вы, молодой человек, действительно сын настоятеля-погорельца?
– Действительно.
– Несладко ему?
– Несладко. Отцу нужно восстановить доверие к себе – и в епархии, и в Алексеевской.