Сон над бездной
Шрифт:
– Что? Что опять?!
Она – на пороге в ночной рубашке. Бретельки сползли с плеча.
– Вадим, Сережа! Кто это так жутко кричит?
– Где ваш муж? – рявкнул Кравченко.
– У себя. А что… его нет?
– Вадик, это не здесь, это где-то там, – Мещерский махнул рукой, куда бежать на крик в этом замковом лабиринте?
И новый вопль, сорвавшийся на истошный поросячий визг.
– Это Злата кричит! Скорей! – Кравченко увлек Мещерского за собой.
Но кричала не Злата. Они столкнулись с ней в гостиной, вскочившая с постели, она была белее мела.
– Это там… Я проснулась
– Где там?!
– Там… у нее.
«В том крыле комната Маши Шерлинг», – пронеслось в голове у Мещерского. И в следующую секунду сам он уже несся следом за Кравченко.
Поворот коридора. Лестница. Тьма, тьма кромешная…
– Свет не зажигается!
– Вадик, а вот фонарь!
Когда Кравченко схватил джинсы с кресла, Мещерский точно сомнамбула ухватил фонарик. Тот самый. Чисто механически все последнее время он совал его под подушку. Как талисман.
Пятнышко света уперлось в дубовую дверь.
– Вот здесь! – Кравченко что есть силы ударил по двери ногой, ожидая, что она заперта изнутри.
Дверь распахнулась, и он едва не рухнул, потеряв равновесие. Кружок света дернулся и…
В короткую долю секунды они увидели на кровати… обнаженное женское тело, распятое на смятых, сбитых окровавленных простынях, а на нем словно какой-то бесформенный шевелящийся белый нарост. Свет фонаря вырвал из темноты складки ткани – белесой, как саван, и…
От неожиданности Мещерский вскрикнул – из-под белесого капюшона на них глянуло нечто – черное как уголь, источенное белой гнойной сыпью, красноглазое, с торчащими совершенно фантастического вида клыками.
Хриплый крик ярости и какое-то тяжелое железо ударилось о притолоку рядом с ними. Нечто выпустило свою добычу, спрыгнуло на пол и метнулось к открытому окну.
– Держи его! Уйдет! Окно выходит на галерею!
Послышался стон, они бросились к кровати.
– Она жива! Ее кто-то привязал. – Кравченко пытался разорвать веревку, которой руки и ноги Маши Шерлинг были намертво прикручены к спинке и ножкам кровати.
Тут в комнату ввалились Лесюк – в одном белье, Елена Андреевна, две горничные.
– Что это было?!!
– Где ее отец? – крикнул Мещерский. – Где Шерлинг? Вы его видели?
– Вон оно! Я его вижу! Господи боже мой, это не сон, я его правда вижу! – донесся с галереи истошный вопль Златы.
Кравченко вскочил на подоконник. Что-то привлекло его внимание – белый лоскут, зацепившийся за шпингалет…
– Где она? Где эта тварь?
Злата визжала, тыча пальцем в темноту. Рядом с ней стоял Гиз – не похожий сам на себя, растерянный.
– Я тоже видел что-то вон там, у дозорной башни. Что-то странное, – он указывал на двор. – Он… оно было там… и пропало… наверное, снова ушло в подвал!
– Он же закрыт на замок! – Кравченко бросился к лестнице.
Мещерский догнал его только на середине двора.
– Маша веревкой бельевой прикручена, – сообщил он на бегу. – Живая она, у нее только небольшая рана на голове, поэтому и кровь… А знаешь, чем в нас швырнули? Каминным совком для углей. Я об него споткнулся, когда за тобой бежал… Совок как палица боевая – тяжелый… Вадик, я думал… Черт, про вампиров-вурдалаков разная хреновина в голову полезла… А у нее, у Маши, никаких ран нигде, кроме ссадины… Он… оно не кровь из нее сосало, оно… Черт, оно, кажется, пыталось ее изнасиловать!
Перед ними в стене была та самая дверь.
– Нет замка, – Кравченко рывком распахнул ее.
Как и в тот, первый раз она подалась легко. Кравченко нащупал выключатель – свет вспыхнул, осветив помещение, которое они уже видели, – пустое, пахнущее сыростью, ремонтом и известкой.
– Та, другая дверь… смотри, тоже открыта, – шепотом (отчего-то здесь не хотелось разговаривать громко) сказал Мещерский.
Они спустились, подошли к той двери. Низкий кирпичный свод, покатый, выложенный камнем спуск куда-то вниз, вниз под землю, под стены Нивецкого замка.
– Свети! – приказал Кравченко, и они двинулись по узкому сырому проходу.
Вроде бы единственным звуком были их шаги, но…
– Подожди? Слышишь? – Кравченко остановился. – Вон там впереди.
Узкая каменная кишка неожиданно раздвоилась – в каменную толщу ввинчивались уже два хода. Свет фонарика скользил по стенам. В них и справа, и слева попадались неглубокие ниши. Кирпич везде был однородный. Примерно на уровне среднего человеческого роста через равные промежутки в кирпичную кладку были вделаны ржавые скобы. «Это, наверное, для смоляных факелов», – решил Мещерский. Держаться-то он старался рядом с Кравченко, храбрился изо всех сил, но… Как было справиться с богатым разгулявшимся воображением? От скоб для факелов – метки древности – мысли тут же перекинулись к таинственным нишам. Возможно, замурованным каменным карцерам-колодцам. То в одной, то в другой уже мерещился скелет, прикованный за костяшки чугунными кандалами. И вот уже из темноты хищно оскалился и подмигнул чей-то пожелтевший череп. А потом целое кладбище скелетов в обрывках истлевшей немецкой формы, в пилотках с оуновскими трезубцами. Все, что осталось от некогда грозного лесного отряда Вайды Марковца…
Ход снова раздвоился – в правом его отростке воздух был затхлым, и, посветив фонарем, они увидели, что это тупик. В левом дышалось легче, но пол снова пошел под уклон, ход уводил глубже под землю.
– Так нельзя, мы так заблудимся, – волновался Мещерский. – Надо хотя бы мелом отмечать.
– А ты прихватил с собой мел? – Кравченко водил фонарем по стенам и напряженно к чему-то прислушивался.
– Нет, но так мы наверняка заблудимся. А может, тут и вообще никого? Вдруг Гиз солгал?
– Тихо! Вот сейчас – вот! Ты слышал?!
Глухой топот – далеко, там, в темноте. И еще какие-то звуки – странные, не описать словами. Всхлипывания, чье-то прерывистое дыхание? И в это же самое время с другой стороны – с той, откуда пришли, где был вход, – громкие мужские голоса, гул шагов.
– Эй, хлопцы! Де вы тут?
В подвал по приказанию Лесюка (запоздало, но что поделаешь) спустилась группа охранников. Вооруженные мощными фонарями, пневматическими пистолетами и даже помповым ружьем, они на этот раз двинулись вниз по подземному ходу.