Сон «Святого Петра»
Шрифт:
— Эй, — донеслось с палубы. — Козлятушки-ребятушки, отзовитеся, отомкнитеся!..
В горловине твиндечного люка показалось лицо флаг-капитана Эльбенау.
— А, вот вы где, Схимники-затворники… — Эльбенау сбежал по деревянному трапу. Он был слегка навеселе. — А я вас ищу, чтобы сообщить вам прене… Пардон… Преле… Препре… Тьфу, черт! Преприятнейшую новость! Комфлота только что подписал приказ об откомандировании капитана второго ранга Михайлова за границу для приемки и перегона субмарины новейшего типа. Каково?!
— Какую еще, к черту, за границу?! — рассердился Михайлов.
— Нет, вы посмотрите на него, он еще недоволен! — изумился Эльбенау. — Оказаться в разгар войны — и где? В Италии? В божественной стране — апельсины, маслины, кьянти, Данте, прекрасные мадонны и не на полотнах, а визави — в какой-нибудь тихой загородной траттории… О боже, почему везет только дуракам?!
Мичман Покровский первым оценил новость.
— А что, Николай Николаевич, может, именно в Италии мы сможем заказать мембраны для иерогенератора?!
Михайлов молчал, напряженно обдумывая новость. Эльбенау патетически воздел руки:
— Слез благодарности за радостную весть уж не дождаться мне!.. Черт с вами! Шампанское наше, бокалы ваши… Свистать всех наверх!
Они поднялись в бывшую кают-компанию, и Покровский достал из буфета бокалы на тонких высоких ножках. Эльбенау хлопнул пробкой и стал разливать вино.
Михайлов поднес пустой бокал к уху. Тонкое стекло тревожно запело.
— Юрий! — крикнул Михайлов. — Вниз, к приборам! Кажется, начинается…
Все трое бросились в трюм. Стрелки приборов плясали зашкаливая.
Покровский приложил ладонь к мачте и испуганно отдернул.
— Дрожит! Николай Николаевич, она дрожит! — Михайлов переменился в лице.
— Всем немедленно покинуть судно! И вам, Юрий, тоже. Никаких возражений! Я вам приказываю… О, ч-черт…
Михайлов обхватил голову руками. Лицо его исказила гримаса чудовищной боли. Через секунду застонал и Эльбенау. Покровский корчился на трапе. С большим трудом они выбрались в кают-компанию, где бокалы подпрыгивали на столе, как живые. Под звук бьющегося стекла они преодолели последнее расстояние, отделявшее их от берега. И только оказавшись на причале, все трое перевели дух.
— Ну, знаете ли, господа естествоиспытатели, — покачал головой Эльбенау, — я к вам на вашу шайтан-фелюгу больше не ходок.
Из высоких окон Штаба открывалась листва каштанов, сквозь шумящую их зелень белела колоннада Графской пристани, а меж колонн просвечивало синее в белых застругах море.
Командующий флотом Черного моря подвел капитана второго ранга Михайлова к карте Западного полушария. Густая синяя штриховка покрывала в морях и океанах зоны действия германских подводных лодок и минные поля, проливы перечеркивали пунктиры стальных сетей и волнистые линии рубежей противолодочных барражей.
— Как видите, — пророкотал адмирал, — задача ваша не из легких. Чтобы перейти из Генуи в Архангельск, вашей подлодке предстоит пересечь зоны самых активных боевых действий на морских театрах. Я уже не говорю о том, что вам выпала честь впервые в истории русского подводного плавания пересечь открытый океан. Не буду скрывать опасности этого предприятия. Мы купили у итальянцев малотоннажную подводную лодку прибрежного действия. Выход на ней в океан сопряжен с известным риском, да и сам поход непрост даже для океанских субмарин. Поэтому я вам даю право персонального отбора людей для выполнения этого — считайте стратегического — задания. Да-да, стратегического, ибо ваша малютка положит начало большим подводным силам флотилии Северного Ледовитого океана.
— Ваше высокопревосходительство, я прошу разрешения совершить этот поход силами моей нынешней команды.
Лицо адмирала приняло недовольное выражение.
— Но у вас, насколько осведомлен я, много неблагонадежных людей…
Михайлов не согласился с командующим:
— Они все проверены в боях, господин адмирал! С другими я не смогу выполнить возложенную на меня задачу!
Адмирал ответил не сразу.
— Ну что ж, как вам будет угодно…
Черные шелковые шторки запахнули секретную карту.
В окнах дома кавторанга Михайлова горел красноватый свет свечей. Город экономил электричество.
В полутемной гостиной сумерничали две пары. В дальнем углу, присев на подлокотник кресла, мичман Покровский перебирал струны гитары. Он пел Оленьке, и та слушала, тревожно внимая каждому слову.
Надежда Георгиевна раскладывала пасьянс, прислушиваясь к пению. Михайлов завороженно следил за ее тонкими быстрыми пальцами. Он, как и Покровский, был в черном виц-мундире при галстуке.
— Любовь моряка, — вздохнул кавторанг, — всегда обречена… Судите сами: свидание, каким бы желанным и заветным оно ни было, в любую минуту может быть принесено в жертву службе: по стуку вестового в дверь, по выстрелу из пушки, по флагу большого сбора…
Покровский пел:
— Когда-то рыцари совершали свои подвиги во имя дам, — продолжил свою мысль кавторанг, — мы же теперь должны вершить свои дела, отрекаясь от женщин, отвергая их любовь… И если я, командир, например, собрался на свидание к прекрасной даме и вдруг узнаю в последнюю минуту, что механик не произвел зарядку аккумуляторов или штурман не уничтожил девиацию компасов, свидание летит к черту! В электрических, в магнитных полях невозможно быть рыцарем.
Надежда Георгиевна слушала и не слушала его.
— Мне кажется, когда любишь человека, — тихо сказала она, — начинаешь любить все, что с ним связано… Пустячные вещи, согретые его руками или даже просто удостоенные его взгляда, вдруг наполняются особым, таинственным смыслом…
Михайлов поцеловал ей руки, потом спрятал лицо в ее ладонях.
Покровский перебирал гитарные струны.
Вещунья-тревога мне сердце сжимает.
И этот романс мне ужель не допеть?!
А наш броненосец усталый качает
То мертвая зыбь, то «рогатая смерть»…