Шрифт:
– Иди к черту… – вяло сказала она Сну. – Убирайся, слышишь?
Потом повернулась на другой бок, но Сон не хотел убираться ни к черту, ни к кому-либо вообще. Он, подчиняясь всем нормальным не сонным законам оптики, отразился в зеркале шкафа-купе, и стоял, прислонившись к стене между пальмой и ее новой гравюрой, скрестив руки на груди.
– И откуда ты взялся на мою голову? – все еще вяло пробормотала она. – Ты Фрейда читал? Тебя просто не должно быть вообще. Ты – просто Сон. Но лучше, если и во сне тебя не будет. А поэтому немедленно убирайся к черту вместе со своими чудными глазками…
Сон по-прежнему стоял, молча и задумчиво смотря то на ее маленькую розовую пятку, выскользнувшую из-под одеяла, то на легкомысленные
– Все. Я уже встаю, – она зажмурилась и начала тянуться. Сладко, с постаныванием и перекатыванием по всей огромной кровати, какие в народе иначе как "траходромами" не называют. Вдоволь потянувшись и окончательно при этом проснувшись, она открыла глаза. Сна, конечно же, уже не было.
– Трус, – сказала она, вздохнув. – Жалкий и подлый. Только бы тебе сниться! А наяву? Слабо?
Она уже давно разговаривала сама с собой и не знала – бояться этого или пока подождать? Да и с кем разговаривать-то? Со Сном что ли? Так ведь он исчезает, стоит только действительно проснуться…
Как же она сначала его испугалась! Мамочки дорогие… А вы бы не испугались? Просыпаешься – а тут мужик незнакомый в ее розовой спаленке стоит пялится! И не важно, что глазки, которыми он пялится, хороши до невозможности, и что вроде бы просто стоит, ничего не делает. Сам факт. Нет, вы представьте как следует! На входе в дом вооруженная охрана, три видеокамеры на пути от лифта до двери, сама дверь – фантастическое чудо металлургии вкупе с полетом чьего-то электронного гения, стекла в окнах – противоядеровзрывные, да еще обвешанные разными датчиками последнего японского происхождения. Представили?
И мужик в спальне.
Орала она тогда как резанная. Зажмурившись, во всю силу молодых и не испорченных еще никотином легких, отчаянно и с каким-то мазохистским самозабвением. Тело было как пружина и ждало либо пули, либо холодного ножика в бок. Именно холод этого воображаемого ножика возмутил ее тогда до глубины души – она вся такая мяконькая и тепленькая после сна, а тут холодный, да нет – прямо-таки ледяной ножик! Как следует оторавшись, и почувствовав, что воздух в легких уже кончился, она открыла глаза. Никакого мужика в спальне не было.
Она набрала воздуха побольше и поорала еще немного, но уже с открытыми глазами. Потом, взяв с тумбочки тяжеленную розово-лиловую статуэтку в стиле модерн, изображавшую не то гриб, не то… сами догадайтесь что!… с твердым намерением продать свою жизнь недешево, отправилась по квартире. Никого и ничего. Чушь какая-то.
– Так. Сколько я вчера выпила? – принялась она тогда беседовать с собой. – Да, в общем, и не так уж много! Правда, мешанина полная. Но ведь я молодая! – она с вызовом посмотрела на свое отражение в зеркале и убедилась, что так оно и есть – не только молодая, но и цветущая, здоровая, очень даже симпатичная, хоть и растрепанная со сна девушка.
– Нет, дело не в этом…
Немного подумав и еще немного поговорив то с собой, то со своим отражением, она все поняла и успокоилась. Она есть кто? Она – жаворонок чистой воды. А кого из нее сделала жизнь? Правильно. Сову. Причем, махровую такую совищу, крутую и матерую. Бедный жавороночек по утрам иногда хочет ей напомнить, что сова – это вульгарно, пошло и неправильно! Трепыхается, кроха, в ее сознании, будит, зовет посмотреть на восход солнца, на утреннюю росу! И пребывает она по утрам в какой-то не то дреме, не то истоме… Организм борется, отвоевывает положенное ему время для сна, а жаворонок будит. Ну, и спрашивается, кто же после всего этого может сниться? Хорошо, хоть не Крюгер какой-нибудь.
А через день мужик приснился опять. Орать она уже, правда, не стала, но вместо просто душа пришлось потом вымыться основательно – вся покрылась холодным и липким потом. Уж очень он натурально снился, мужик этот, черт бы его побрал! Странный такой мужик, раскрашенный как-то совершенно неправдоподобно. Волосы почти светлые – то ли красится, то ли выгорели, брови потемнее – русые, а глаза… Глазоньки…
Ладно, глаза глазами, но с этим надо было что-то делать. Вечером она все честно рассказала Игорю, и он, конечно же, встревожился. На охране просмотрели все видеозаписи, потом в доме появилась ну, если и не рота, так уж точно целый взвод электронщиков со своей навороченной аппаратурой – проверяли работоспособность систем, начинявших их квартиру как яблоки рождественского гуся. Все было более чем в норме, и более чем работоспособно. Да и могло ли быть иначе? Игорь не умел приобретать дешевые и некачественные вещи. После ухода всей этой братии он, посадив ее напротив и глядя в глаза, спросил:
– Может, это просто твой бывший знакомый? Поэтому и снится так натурально.
– Игорь… – она тоже смотрела ему в глаза. – Мне нечего скрывать. Ты мой первый и единственный мужчина. И даже ПРОСТО ЗНАКОМЫХ у меня никогда таких не было. А то, что мы сейчас… так ведь… – тут она опустила глаза, и он сразу же перебил ее:
– Ладно, вот что… Завтра сходишь к одному… врачу. И только не надо играть Вселенское Несчастье! – повысил он голос. Потом добавил уже мягче: – Просто поговорите, пообщаетесь. Он замечательный собеседник и хороший человек, тебе понравится.
– А ты откуда знаешь? – спросила она тогда удивленно. Ты что, тоже с ним… беседовал?
Теперь Игорь опустил глаза, но быстро опять поднял их. Смотрел, как и всегда, чуть насмешливо, снисходительно. Оно и понятно – он старше ее намного, да и знает, как облупленную.
Да… Игоря ей обмануть так ни разу и не удалось. Он видел ее насквозь и «на три метра вперед» – угадывал все ее выходки заранее. Уж слишком он был проницателен и умен, видно потому и достиг столького в жизни. Хотя… он был не один такой, все его окружение тоже не страдало отсутствием знания людей и проницательности. Только вот с этим окружением она вытворяла все, что только не приходило в ее хорошенькую пепельную головку, Игорь, тихонько отходя на задний план, посмеивался и делал вид, что ничего не замечает, а она играла с людьми, как с куклами. Пропадала великая актриса, ох, пропадала!
А началось это так давно, что и не вспомнить когда, может, она уже родилась готовой актрисой? Она играла со всеми по-своему, каким-то особым чутьем улавливая, что нужно ее собеседнику.
Вот взять хотя бы бабушку, царство ей небесное… Кто она была для бабушки? Ангел. Невозможный в наше время ребенок. Нежное чудо с мелодичным голосом, скромница, тургеневская барышня. Она с приоткрытым ртом и расширенными глазами слушала бабушкины выученные уже наизусть истории о молодости, где надо делала глаза влажными (тоже ведь немалое умение!), где надо смеялась, а где – краснела (да, да, и краснеть тоже умела!). Первым вопросом, когда она приходила к ней, был, конечно же: "Что надо сделать?". Бабушка умилялась, бабушка всхлипывала, дело, конечно же, находилось, но какое-нибудь пустяковое, и говорить-то не стоит! И стоит ли вспоминать, что не забывала позвонить в праздники, а если приходила в гости, то не с пустыми руками – всегда что-то сладенькое старушке несла, и не так уж важно что, главное – внимание. А самое главное – все были счастливы: бабушка – потому, что из трех ее внучек хоть одна по ее мнению получилась «достойной», родители – потому, что бабушка была рада, она сама – потому что так хорошо удавалась роль. Да и в итоге двухкомнатная квартира после смерти бабушки оказалась оформленной на ее имя, вот так-то!