Сонаты: Записки маркиза де Брадомина
Шрифт:
Навсегда разочаровавшись и в любви и во всем мире, я пришпорил лошадь и помчался галопом по пустынным равнинам Тиксуля в сопровождении моих людей, которые вполголоса обсуждали между собою случившееся. Все эти индейцы с большим удовольствием последовали бы за похитителем Ниньи Чоле. Как и креолка, они были околдованы хлыстом генерала Диего Бермудеса. Я почувствовал, что суровая и скорбная гордость берет во мне верх над всем. Враги мои, те, которые осмеливаются обвинять меня во всех преступлениях, не могут по крайней мере обвинить меня в том, что я дрался из-за женщины. Больше чем когда-либо в жизни я был верен девизу: «Презирать других и не любить самого себя».
Согнувшись под жгучим солнцем, опустив поводья, молчаливые, усталые, истомленные жаждой,
Так прошел у нас долгий день пути по темным пескам. Я был до того измучен, меня так клонило ко сну, что, для того чтобы пришпорить лошадь, мне надо было чем-то себя подбодрить. Я едва держался в седле. Словно грешнику в Дантовом аду, мне маячило вдали зеленоватое озеро Тиксуль, где я надеялся устроить привал.
Солнце клонилось к закату; лучи его оставляли в водах озера золотистую борозду, и казалось, что по ним только что прошел сказочный корабль. Мы были еще далеко от озера, когда вдруг услышали запах мускуса и увидели крокодилов, лежавших у самой воды на илистом берегу.
Лошадь моя забеспокоилась. Насторожившись, она запрядала ушами и затрясла гривой; я выпрямился, укрепился в седле и натянул поводья, лежавшие на луке. Испугавшись кайманов, лошадь вздыбилась и, фыркая, стала подаваться назад. Мне пришлось вонзить шпоры ей в бока и пустить ее галопом. Люди мои последовали моему примеру. Когда мы были уже близко, крокодилы лениво вошли в воду. Мы все спустились к берегу. Несколько длиннокрылых птиц, укрывшихся в тростнике, поднялись в воздух, напуганные шумом, который подняли мои спутники, когда погрузили лошадей по самую подпругу в воду. На другом берегу продолжал дремать крокодил, разинув пасть и повернувшись к солнцу, ко всему равнодушный, страшный, неподвижный как древнее божество.
Прибежал мой конюх, чтобы помочь мне сойти с лошади, но я отослал его. Я передумал и решил, что нам надо перейти Тиксуль вброд, не устраивая привала, ибо уже начинало смеркаться. Послушные моему приказанию, индейцы, все отличные ездоки, стремительно направились вперед. Они стали искать брод, нащупывая дно своими длинными заостренными палками. Большие странные цветы скользили по гладкой поверхности воды среди зеленоватых склизких водорослей. Полуголые всадники молча и осторожно шагом продвигались вперед. Это было какое-то стадо черных кентавров. Дальше перед нами возникли плавучие островки гигантских кувшинок, и юркие ящерицы, резвясь, прыгали с одной на другую, как шаловливые гномы. Над этими цветущими островками порхали стаями пестрые бабочки; медленно и плавно, почти сливаясь с воздухом и водою, трепетали их шитые золотом белые и синие крылья. И казалось, что это озеро из сказки, чудесный сад, который взрастила мечта.
Когда я был ребенком, меня убаюкивали рассказами о таком вот саде. Тот тоже рос на озере, и жила в нем волшебница. Белокурых принцев и принцесс волшебница эта превратила в фантастические диковинные цветы.
Стадо кентавров было уже на середине Тиксуля, как вдруг крокодил, лежавший на другом берегу и, казалось, погруженный в созерцание, медленно вошел в воду и в ней исчез. Я не захотел больше ждать и, осторожно поглаживая лошадь, въехал на ней в лагуну. Войдя по брюхо в воду, она пустилась вплавь, и почти в то же мгновение я увидел вокруг себя множество глаз, круглых, желтоватых и мутных. Казалось, вся вода была заполнена ими. Глаза эти уставились на меня, в меня впились! Должен сказать, что в эту минуту я весь похолодел и дрожал от страха. Лучи заходившего солнца били мне прямо в лицо, и надо было отвести взгляд от этого слепящего света. И я вынужден был глядеть на темные воды Тиксуля, хоть у меня и кружилась голова от магнетической силы кайманов, от их чудовищных, не обрамленных веками глаз, которые то бродят взад и вперед, то вдруг впиваются в вас, неподвижные и зловещие… Я едва переводил дыхание. Но вот наконец лошадь выбралась из воды, и копыта ее ступили на прибрежный песок. Мои люди добрались до берега раньше меня. Я собрал их вместе, и мы снова пустились в путь по темным пескам.
Солнце село за тучи. Все предвещало бурю. Ветер яростными порывами кружил и разбрасывал песок, словно собираясь завладеть этой необъятной пустыней, которая целый день лежала неподвижно, усыпленная зноем. Я пришпорил лошадь и поскакал навстречу ветру и пыли. Перед нами расстилались дюны, озаренные тусклым светом сумерек, тоскливых и безнадежных, взъерошенные апокалипсической мощью циклона. Низко, почти касаясь земли, медленно и как-то неуверенно пролетали ястребиные стаи. Стемнело, и вдали мы увидели множество огоньков. Время от времени на горизонте вспыхивала молния, освещая дюны, мертвенно-бледные и безлюдные. Начали падать крупные капли дождя. Лошади прядали ушами и дрожали, как в лихорадке. Далекие огни то колыхались, колеблемые ураганом, то вдруг тускнели и совсем исчезали.
Вспышки молнии разражались все чаще и чаще. По временам перед нами открывалась пустыня, недружелюбная и угрюмая. Лошади неслись под ливнем во тьме, стараясь не потерять друг друга из виду, оглашая воздух испуганным ржанием; гривы их развевались по ветру. Озаренная беспорядочными зигзагами света, местность эта становилась похожей на бескрайние пустыни песка и пепла, которые тянутся вокруг ада.
Направившись в сторону огней, мы прибыли на большое, поросшее травою пространство, где на ветру качалось несколько карликовых кокосовых пальм. Ливень вдруг стих, и буря как будто уже пронеслась. При нашем приближении выбежало несколько собак; они лаяли, а вдалеке на этот лай откликались другие. Возле очагов двигались фигуры людей, вид которых не предвещал ничего хорошего. Пламя освещало их черные лица и белоснежные зубы. Все это были харочо, наполовину гуртовщики, наполовину бандиты; они перегоняли большие стада в Грихальбу и расположились здесь на ночлег.
Вслед за собаками навстречу нам выбежало несколько негров, таких стройных, какими бывают только сыны пустыни. В облике их было великолепие истых варваров, царьков кровожадных племен… Луна в небе, одетая в черное, как примерная вдова, улыбалась этим страшным людям своей едва заметной улыбкой. По временам, среди неумолкающего лая собак и громких криков пастухов, слышалось блеяние овец и доносились густые запахи хлева. Все здесь дышало сельскою простотой. Легким звоном звенели колокольчики, на кострах пылали кучки соломы, и белый пахучий дым поднимался к небу, как дым жертвоприношений, безыскусных и патриархальных.
Языки пламени бросали свой отсвет на темную женскую фигуру, извивавшуюся в танце и совсем обнаженную. Даже когда я закрывал глаза, она возникала передо мной с навязчивостью полубезумных, лихорадочных снов. Горе мне! Это было одно из тех видений, мистических и плотских, которыми некогда дьявол умел соблазнять отшельников. Я был уверен, что никогда уже больше не попадусь в коварные сети греха, и небеса покарали меня за мою гордыню, предоставив меня самому себе. Эта обнаженная женщина, плясавшая среди пламени, была вылитая Нинья Чоле… Ее улыбка, ее глаза. Душою моей овладела грусть, и я вздыхал, погружаясь в романтические мечты. Мое хилое тело дрожало от ревности и от гнева. Все мое существо тянулось к ней, к Нинье Чоле, Я горячо раскаивался, что не убил похитившего ее тирана; мысль о том, что я должен разыскать ее на мексиканской земле, становилась все неотвязней. Она легла мне на сердце, свернувшись клубком, как змея; она томила меня своим ядом. Чтобы избавиться от этой пытки, я позвал индейца проводника. Он прибежал, весь дрожа от холода.