Сонька. Продолжение легенды
Шрифт:
— Мама… родная… ты самая лучшая… А я тварь, мама.
Они упали на кровать, и ласки продолжались в постели.
…Потом они не спали. Тихо, полусонным голосом Кочубчик рассказывал Соньке о своей жизни.
— Когда братки меня пришили, пролежал я в лесу, считай, целую неделю. Все в память никак не приходил. Пока не подобрала одна хавронья.
— Какая хавронья? — не без ревности насторожилась воровка.
— Да так, баруха из соседней деревни. Вот у нее и оклемывался почти год.
— Молодая?
Володька
— Не очень. Чуток тебя помоложе будет.
Сонька проглотила сказанное, с деланым безразличием спросила:
— Ну, оклемался… И чего дальше?
— Дальше стал шарить мозгом, чего делать, куда лыжи направить.
— Дом-то хоть целый остался?
— Такой целый, что хотя б одно бревно в пепелище отыскать! — хмыкнул вор. Помолчал, переживая обиду, продолжил: — А куда двигать ноги, Сонь?.. На волю — враз твои товарищи прирежут. Жить у этой чувайки — тоже тоска смертная.
— Детей меж вами не осталось?
Кочубчик хохотнул.
— Осталось!.. Свинья с сиськами да поросята с мисками! — то ли отшутился, то ли чего-то недосказал он. Дотянулся до кисета, закурил.
— Не кури здесь! — шепотом приказала воровка. — Барыня ругается!
— Барыня… От горшка — до ремешка! — пренебрежительно сплюнул вор. — Вот и понял тогда, что алюсником быть — самое безопасное дело. Ни мокрухи тебе, ни бомбилово, никакого другого гоп-стопа!.. Копыто протянул, жалости по самое некуда подпустил, сказочку какую-нибудь даванул, и, глядишь, к вечеру и на хлебушек, и на курево, и на шмыгаря — на все хватает! К тому ж и синежопые подобных бухариков в упор не желают видеть.
— И что ж, воры тебя больше не искали? — с недоверием поинтересовалась Сонька.
— Искали!.. Еще как искали!.. Какой-то люмпик бздо пустил про меня, пришлось катиться по железке из Москвы в Тверь, из Твери вот в Питер… А тут пока никто еще не вынюхал — все чинно, кучеряво. — Бросил окурок в стакан с водой, пошутил: — Может, ты на меня стуканешь?.. А, Сонь?
Она прикрыла ему рот ладошкой, навалилась всем телом.
— Любимый… Самый желанный и самый единственный. — И стала снова целовать его нежно, до головокружения.
На улице был уже полдень, но Табба от безделья не спешила покидать постель, валялась в ней бессмысленно и тягостно.
Катенька подкатила к ее кровати на столике утренний чай с цукатами, налила в чашку.
В это время раздался звонок в дверь.
Обе напряглись, артистка почему-то полушепотом бросила прислуге:
— Спроси кто.
Та быстро направилась в прихожую, крикнула:
— Кто здесь?
— Граф Петр Кудеяров.
— Я доложу!
Катенька вернулась обратно, сообщила:
— Граф Кудеяров.
— Петр или Константин?
— Не запомнила.
— Подай ему кофею, пусть ждет в гостиной.
Прислуга понятливо кивнула, заспешила встречать гостя.
Петр, как всегда улыбчивый, с огромной коробкой конфет в руках, вошел в квартиру, игриво провел рукой по изогнутой талии Катеньки, передал ей подарок.
— А где сама?
— В туалетной комнате. Скоро будут.
Граф профланировал в гостиную, бросил трость на диван, рухнул с удовольствием на стул, забросил ногу на ногу.
Катенька поставила на стол чайный прибор, поинтересовалась:
— Может, желаете вина?
— Скорее желаю… вас! — хохотнул Петр и тут же выкрутился: — Вас! Желаю вас спросить, как величают?
— Катерина.
— Вы прелесть, Катерина. Почему я не замечал вас раньше?!
— Замечали, просто забыли. В театре!
— Память! — хохотнул граф, стукнув себя по лбу. — Мужская память короче дамских волос! — И снова заинтересованно оглядел служанку. — Откуда сами, мадемуазель?
— Из Великого Новгорода, сударь.
— Неужели там такие прелестные девушки?!
— Я — худшая из них! — улыбнулась она.
Ответ весьма понравился Кудеярову, он рассмеялся еще громче.
— Непременно поеду в Великий Новгород выбирать невесту!
— А чем плоха моя хозяйка?
— Ваша хозяйка? — вскинул брови Петр. — Ваша хозяйка лучшая из лучших!.. Такие на земле не рождаются!
Из спальной комнаты вышла одетая в красивый узорчатый халат Табба, протянула графу для приветствия руку.
— Здравствуйте, граф.
— Мадемуазель! — воскликнул тот и приложился к ручке. — За эти дни вы стали еще прелестнее!
— Благодарю. — Артистка села напротив. — А вы, я вижу, в отличном расположении духа.
— Потому как нет повода унывать! Стоит лишь взглянуть, к примеру, на вашу прислугу, и настроение — верх меры.
— Верх меры — это плохо, — холодно заметила Табба и кивнула Катеньке: — Ступай к себе, нам надо поговорить.
— Хорошо, барыня.
Артистка дождалась, когда девушка уйдет, повернулась к гостю.
— Вы решили навестить опальную артистку?
— Почему нет? — легко спросил тот, отпивая чай. — Вы прекрасно знаете о моем к вам расположении.
— Тем не менее не ударили палец о палец, чтобы защитить меня!
— Защитить?.. Как?.. Чем защитить?.. Вас защищает публика!
— Ну да. Гнилыми помидорами и тухлыми яйцами.
— Ошибаетесь. Театр потерял публику!.. Зал полупустой, представления мертвые, горения никакого!
Табба неожиданно увидела высунувшиеся из кармана графа часы с бриллиантами, которые она когда-то не решилась забрать.