Сонник Инверсанта
Шрифт:
– Не понял, что еще за «Вендетта»?
– А вот смотри, как я сейчас его…
На моих глазах к мужской фигурке на экране приблизилась гигантская игла и, чуть помедлив, вонзилась в нарисованную ногу. Я невольно вздрогнул, настолько натурально дернулась фигурка. Руки ее энергично затрепетали, раненая нога подогнулась.
– Можно и звук включить. Тогда ты услышишь стоны…
– Это напоминает японское варанингё, – пробормотал я. – Колдовство на бумажных фигурках.
– Верно, – кивнул Дмитрий. – А у амазонских шаманов подобное действо именовалось чурсхэ. Да и африканские колдуны любили поиграть в подобные бирюльки. Набивали соломой
– Неужели действовало?
– Смотря на кого.
– Значит, ты тоже увлекаешься шаманством?
– Теперь, Петруш, это иначе называется. В век компьютеризации люди учатся наводить порчу современными методами.
– Ты серьезно?
– Более чем! – глаза Павловского глянули на меня с насмешливым вызовом. – В этом мире, Петюнь, все серьезно, – ты сам, помнится, говорил мне это. Убей кого-нибудь во сне, и это тут же скажется на его здоровье, а обругай человека простым дураком, и он немедленно поглупеет. Пусть на какую-то кроху, но поглупеет. Европейцы – и те торгуют манекенами врагов. Приносишь им фото, называешь размеры, – и на дом тебе привозят восковую фигуру.
– Чтобы протыкать ее булавками?
– Зачем же? Можно обойтись и без булавок. Ставишь манекен в угол и мордуешь в свое удовольствие.
Я нахмурился.
– Кажется, что-то такое слышал…
– Ну вот, ты слышал, а я в жизнь воплощаю. – Дмитрий величаво обвел экран рукой, точь-в-точь как художник, знакомящий публику с очередным произведением. – Только видишь ли, господа коммерсанты, торгующие манекенами, полагали сначала, что стресс у клиентов снимают, а позже выяснилось, что у врагов действительно начинаются проблемы – у кого обычные недомогания, а у кого и что-либо похуже… Ты вот на моих сеансах ерзал, кривился, и не понимал, что зал верующих – это уже не просто зал, а монолитная сила, своего рода эгрегор, способный вершить подлинные чудеса.
– Это какие же, например?
– А такие… – Павловский шмякнул своего экранного персонажа виртуальным кулаком и, свалив в жестокий нокаут, снова обернулся ко мне. – Ты бы видел, каким я порой выползаю на сцену. Иногда просто в зюзю недееспособный. Ни бэ, ни мэ сказать не могу. А как включу свои агрегатики, музыку со свечками задействую, так и начинается приток энергии. Это ведь не я, – они меня делают магом. И эти игрушки тоже начинают действовать только когда веришь в них по-настоящему.
– Не понимаю…
– Тут и понимать нечего. Если я могу свалить человека реальным ударом, почему мне не совершить то же самое при помощи мысли?
– Ну, знаешь ли! Если бы все валили своих недругов при помощи мыслей…
– Вот! – вскричал Дмитрий. – Вот в чем загвоздка! Мы не умеем совершать физическую работу при помощи интеллекта! Есть желание, но нет формы его матрицирования. Есть ключ, но нет скважины.
– Ты хочешь сказать, что при помощи твоих игрушек…
– Именно! – словно дирижер, Дмитрий взмахнул руками. – Я позволяю мысли вылепиться в нечто конкретное, понимаешь? Создавая эгрегоры, я усиливаю наши метаполя в сотни и тысячи раз. Эффект ничтожный, но он все-таки есть! И спектакли в случае удачи получаются такие, что ты в лучшем из своих снов не увидишь!
– Неужели твои матрицы кто-то покупает?
– Ты шутишь? – Павловский фыркнул. – Расхватывают, как горячие чебуреки! Еще лучше, чем четки с книгами. Да люди последним готовы поделиться, лишь бы не уходить из театра. Кроме того, я снимаю общественное напряжение. Вся ненависть целиком и полностью выливается на экран, и в жизни господа ненавистники уже не беснуются, как прежде.
– Но ты же толкуешь, что вся эта порча может стать явной, разве не так?
– Мало ли что я толкую! Я, Петя, товар, прежде всего, рекламирую! А уж кто верит в него, кто нет, это меня не слишком волнует. Ты, Петр, уже второй день здесь, а, похоже, так ничему и не выучился.
– Чему я должен был выучиться?
– Ну, не знаю… Каждый учится своей собственной науке…
– Постой! – я вскинул перед собой ладонь. Наморщив лоб, попытался сформулировать вопрос точнее. – Скажи, Дмитрий, этот мир – он существует на самом деле или это плод моего воображения?
– Если даже плод, то теперь уже не только твоего, но и моего воображения тоже. Или забыл, о чем пишешь в своей рукописи?
– Там у меня совсем другое…
– Нет, Петюнь, оба мы говорим об одном и том же. Разве что по разному. – Дмитрий с усмешкой вытащил из-за стула бутыль с коньяком, зубами выдернул пробку. – Но я понял, о чем ты спрашиваешь, а потому отвечу предельно честно. Видишь ли, Петруш, судя по всему, ты расплевался со своим миром, вот и все. То, что ты обидел мир, это еще полбеды. Хуже – что мир обиделся на тебя!
– Как это он мог обидеться?
– А так, качнул на ладони и выбросил. Все равно как я эту пробку. – Дмитрий отшвырнул пробку в угол комнаты. Приложившись к бутыли, звучно глотнул.
– Значит, – горло у меня перехватило, – это действительно другой мир?
– Не совсем. Это версия, которую ты создал под себя.
– Чушь какая! Я ничего не создавал!
– И создавал, и создаешь. Она и сейчас все время достраивается, согласуясь с твоим видением реалий.
– Но… С моими реалиями творится черт-те что! Какая-то вывернутая наизнанку апперцепция. Что-то узнаю, а что-то нет.
– Это временное явление, не суетись. Даже в гостиничном номере мы час или два вынуждены обустраиваться, привыкать, а тут не просто комната, – целый мир. Поэтому не спеши его ругать, – он тоже должен к тебе подладиться.
– Бред какой-то!
– Верно, бред. Но, судя по тому, что ты накропал в своей рукописи, бред тоже является полноправной формой жизни. Бредом, Петюнь, можно именовать все то, что нам кажется, а кажется нам более половины наблюдаемого вокруг. Этот мир, – Павловский взмахом обвел свою комнату, – всего лишь одна большая галлюцинация. Не будь объединяющего сознания – того самого эгрегора, о котором я поминал, мы и видели бы, и слышали совершенно разные вещи. Так что, если разобраться, мы все постоянно что-нибудь создаем – любимые интерьеры, библиотеки, семьи, самих себя. Есть, кстати, любопытная версия, что те же наркотики просто-напросто сбивают оптическую настройку человека, и вместо привычных реалий он начинает видеть совершенно посторонние миры. Не выдуманные, заметь! – а посторонние.
– Слышал… – я отмахнулся. – По-моему, лабуда полнейшая.
– Лабуда, не лабуда, но мир и впрямь чрезвычайно пластичен. Закрой глаза, и он совсем пропадет.
– Ну и что?
– Ничего. Если я очень захочу стать героем пожарником, то, в конце концов, я действительно могу им стать.
– Ты хочешь быть пожарником?
– Это всего лишь пример, балда! Я только объясняю, что мы живем в мире, который сами для себя и выстраиваем. Да и время мы, по сути, тоже выбираем сами.
– Так уж и сами!