Соперницы

Кафу Нагаи

— Что же ты? Звонишь, торопишь, а сама только что пожаловала?

— Простите, пожалуйста. — Ничуть не стесняясь присутствия посторонних, Комаё села рядом с ним. — Я выходила поздороваться, поблагодарить людей. Братец, спасибо и вам за то, что вы сегодня сделали для меня!

— Ты что же, никак мне официальную благодарность объявляешь? Так ведь до твоего номера еще далеко.

— Да, правда.

— В зале есть кто-то из театра?

— И господин N, и господин NN (она назвала имена известных актеров) — похоже, что все здесь.

— Вот как…

— Все с супругами! — Комаё и сама заметила, что зачем-то вдруг сделала ударение на последнем слове. — Да я не завидую, что толку завидовать! — Она рассмеялась.

В этот момент вошел костюмер, он принес показать Комаё её парик.

10

В ТЕАТРАЛЬНОЙ ЛОЖЕ

Незадолго до номера «Ясуна», в котором выступала

Комаё, в ложе нижнего яруса восточной стороны заняли свои места господин Ёсиока со своим сослуживцем Эдой и с ними хозяйка чайного дома «Хамадзаки», а также гейша Ханаскэ и ученица Ханако из одного с Комаё дома. По правде говоря, когда в конце этого лета Комаё не послушалась добрых советов и не перешла к нему на полное содержание, Ёсиока был так зол, что решил порвать с ней навсегда. Однако сразу найти гейшу, которая пришлась бы ему по нраву и смогла заменить Комаё, оказалось нелегко. Затруднительное положение, в котором он оказался, однажды рассердившись, помогла разрешить опытная в подобных делах хозяйка чайного дома «Хамадзаки». Она нашла для Комаё всевозможные оправдания, и Ёсиока опять стал поддерживать её по-прежнему. Однако сам он с тех пор редко показывался в чайном доме. Похоже, что для себя он решил, что с него довольно будет просто по мере сил помогать Комаё, тем самым сохраняя за собой репутацию патрона. Приблизительно раз в десять дней он являлся к ней вместе с Эдой, но только затем, чтобы выпить. Ему и в голову не приходило, что Комаё тайно встречается с Сэгавой или что у неё появился другой патрон. Ёсиока, исправно плативший дань развлечениям много лет, в последнее время почувствовал, что гейши его утомили. После твоего поспешного отъезда с виллы «Три весны» он вел тихую и обыкновенную жизнь, в которой не было ничего достойного упоминания. Вернувшись с работы домой, он сразу ложился спать, а по воскресеньям вел жену и детей, к примеру, в зоопарк и при этом не считал такую упорядоченную жизнь ни пустой, ни скучной, как, впрочем, не считал её веселой и интересной, просто жил и жил день за днем как в забытьи. Сегодня Ёсиока впервые после долгого перерыва сидел в ложе театра Кабуки, и, оглядывая зал, который поистине представлял собой цветник, он впервые испытал новое для себя чувство — словно прозрел. В его груди вновь запылала яростная жажда жизни, словно он не смог бы успокоиться, не познав всех наслаждений, какие только существуют — в этом мире. Ёсиока чувствовал, что в стремлении к плотским радостям, таким как вино и женщины, человек сегодняшнего цивилизованного общества не отличается от древнего жителя степей, который несся на своем необузданном коне в погоне за диким зверем, чтобы рвать зубами мясо и при этом сладко причмокивать от удовольствия. А одетые в красочные доспехи средневековые воины, проливавшие в поединках кровь? Во всем этом он видел воплощение неудержимой человеческой воли к жизни. В ходе развития цивилизации, с возникновением общественных институтов, жизненная энергия людей стала проявляться в погоне за богатством, властью и наслаждениями или же в азартных усилиях преуспеть в бизнесе. Слава, богатство и женщины — эта триада составляет основу существования современного человека. Тот, кто сознательно это презирает, ненавидит или же боится этого, — попросту слабак, не имеющий воли бороться, или же неудачник, отворачивающийся от истины. Поскольку таково было его жизненное кредо, Ёсиока почувствовал, что блеск театрального зала незаметно пробудил в нем новые жизненные силы, что ему все еще не так много лет, он молод и деятелен, — все это внезапно одарило его ощущением безграничного счастья.

Раздался звук деревянных трещоток, пришла наконец очередь для танца Комаё. Сказители стройными голосами затянули балладу киёмото.Откуда-то уже раздались аплодисменты. Три гейши-ученицы, спешившие вернуться на свои места, пробегали по коридору как раз за спиной Ёсиоки, и он услышал:

— Это же «Ясуна»! Подожди-ка…

— У сестрицы Комаё чудно получается Ясуна, это хороший номер.

— А как же иначе! У неё же есть Сэгава-сан…

— Говорят, у них ужас что за роман!

По какой-то случайности этот разговор вдруг отчетливо донесся до ушей Ёсиоки сквозь гул движущейся толпы. Ёсиока невольно обернулся в ту сторону, откуда донеслись голоса, но спины пробегавших мимо учениц уже скрыл встречный людской поток, лишь мелькнул яркий узор широких поясов и длинных развевающихся рукавов. Кто они были, из какого дома — это определить было уже невозможно. Однако Ёсиоке было достаточно и того, что он услышал, одна только последняя реплика: «Ужас что за роман» — говорила ему даже больше, чем требовалось.

Одно дело, если бы это сказали ему в лицо, желая уязвить, но здесь… Слух слетел с губ наивной девочки-ученицы, которая, разумеется, не знала о его присутствии, произнесла все это мимоходом, очень естественно и ненарочито, без всякого умысла. К этим словам стоило серьезно прислушаться.

Выражаясь иносказательно, «небо не имеет уст, но глаголет устами людей». Придя к такому заключению, Ёсиока принялся сколько возможно подробнее припоминать мельчайшие особенности поведения Комаё после того самого дня на вилле «Три весны». Одновременно он терзался вопросом: неужели его неразлучный спутник Эда узнал обо всем еще раньше него? И если Эда знал, то неужели молчал из жалости? Уж если суждено было такому случиться, то Ёсиоке хотелось бы узнать об этом первым. Каким же простаком он выглядел! А он-то льстил себе, что слывет завсегдатаем мира «ив и цветов»! Уже одно это заставляло его почувствовать жгучий стыд перед окружающими и удвоенный гнев на Комаё.

Сказители, сидевшие в ряд на специальном помосте с правой стороны сцены, стройными голосами завершали вступительную часть:

Воды бьются о скалы, кипят,

Падают каплями слез на грудь.

Одинокий рукав в изголовье стелю

В безответных думах любви.

Зазвучали маленькие барабаны иудзуми,и публика замерла — вот-вот должен был появиться Ясуна, поэтому все взгляды в зале прикованы были к занавесу над «цветочным помостом», откуда выходят актеры. В верхнем ярусе кто-то не переставая хлопал. Явившаяся залу Комаё в помрачении рассудка сминала длинными, волочащимися штанинами шаровар окутанные дымкой травы в весенних полях.

Переполненный ненавистью, Ёсиока не желал даже видеть её и нарочно перевел взгляд на потолок. Только теперь он не торопясь начал обдумывать причины, которые могли удерживать Комаё от ухода из гейш и от согласия на его предложение. Даже прогоняя от себя эти мысли, он все равно никуда не мог от них деться. Вплоть до сегодняшнего дня, до этого самого момента, у него в голове не укладывались никак доводы Комаё, не спешившей перейти к нему на содержание, однако теперь все приобрело более или менее внятное объяснение. Настало время наконец расстаться с этой женщиной. Он тоже, в свою очередь, хотел бы с невинным видом преподнести ей сюрприз.

Нет, теперь было бы нелепостью опять вернуться к гейше Рикидзи. Неужели во всем квартале Симбаси, от южных до северных пределов, среди более тысячи девятисот гейш не найдется женщины, узнав о его связи с которой, Комаё расплачется от горькой досады? Ёсиока переводил взор с лож в нижнем ярусе к местам на татамивдоль «цветочного помоста» и в партере, он отметил даже людей, стоящих в коридоре, пытаясь единым взглядом запечатлеть всех женщин в этом зале, которые были похожи на гейш.

Публика единодушно следила за каждым движением танца Комаё, которая, теперь уже на подмостках главной сцены, изображала безумного Ясуну, мечущегося в поисках умершей возлюбленной. Вдруг дверь ложи тихо отворилась, и кто-то, понизив голос, произнес:

— Прошу простить за опоздание.

Это вошла и поздоровалась гейша Кикутиё из дома «Китайский мискант» — та самая густо накрашенная Кикутиё, о которой злоязычные подруги говорили, что она чем-то напоминает проститутку.

Поскольку сегодня во втором номере программы, в сцене «Уличный кукловод», Кикутиё исполняла партию второй сказительницы, у неё были высокая прическа симадаи кимоно с узором по подолу, до самого ворота расшитое золотом, а белил и румян было еще больше, чем обычно. Ёсиоке, непроизвольно обернувшемуся на стук двери, лицо Кикутиё в отблесках рампы показалось похожим на картинку красавицы с дощечки для новогодней игры в волан, [20] даже её короткая шея вдруг как-то вытянулась.

20

Дощечки для старинной японской игры в волан с изнанки украшали лицами красавиц и красавцев, изображенными на ткани, подбитой ватой.

В глазах товарок Кикутиё была не слишком привлекательной женщиной, не умевшей к тому же подбирать гардероб, однако мужчины первым делом смотрели на её тело и великолепную кожу. Ну а то, что все в ней было чересчур густым и ярким, как и её косметика, что манерам недоставало лоска, что выглядела она несколько неряшливо, — так ведь как раз это порой и привлекало мужчин, возбуждая их интерес гораздо сильнее, чем заученная обходительность и такт знаменитых гейш.

Поскольку в ложе уже расположились четыре человека, явившаяся позже других Кикутиё поместилась как раз в середине и, словно ненароком, придавила колено сидевшего со скрещенными ногами Ёсиоки. Сзади ему хорошо была видна её белоснежная полная шея, а невзначай скользнув взглядом ниже, поскольку ворот на спине она носила сильно приспущенным, он сумел даже углядеть край горловины нижнего кимоно, прячущийся под белым шелковым верхним воротником. Ёсиоке показалось, что он ощущает исходящий оттуда аромат и даже тепло женского тела.