Соперницы
Шрифт:
Для самого Ёсиоки ситуация была еще более щекотливой. Состоит ли Комаё в своем нынешнем заведении на контракте, или она независима и лишь числится там для виду? А может быть, она имеет покровителя и работает для собственного удовольствия? Он считал, что обо всем этом не следует спрашивать напрямик, и решился делать предположения, исходя из собственных наблюдений человека, каждодневно имеющего дело с гейшами: сопоставлять мельчайшие детали в её поведении с гостями,
Комаё вежливо ополоснула осушенную рюмку и вернула ее Эде, затем принялась разливать сакэ, а сама в это время, исходя из профессионального опыта, попыталась определить, насколько это было возможно, характер отношений между пригласившим ее сегодня господином Эдой и Ёсиокой. Она решила вести себя еще более осмотрительно, чем всегда, и завязала ни к чему не обязывающую светскую беседу.
— Кажется, погода становится слишком жаркой даже для того, чтобы бывать в театре.
— Комаё, — неожиданно обратился к ней Ёсиока очень проникновенным тоном, — сколько тебе лет?
— Мне… Не хотелось бы о моем возрасте… А вам сколько уже, Ёсиока-сан?
— Мне почти сорок.
— Не может быть! — Комаё по-детски наклонила голову набок и стала считать, загибая пальцы и рассуждая вслух: — Мне тогда было семнадцать… да. И после этого прошло…
— Ай-яй! При людях! — заметил ей господин Эда.
— Ах, простите пожалуйста…
— «Тогда», «после этого» — о чем это вы, собственно, о каком таком времени идет речь?
Комаё рассмеялась, демонстрируя свой обворожительный зубик.
— Ёсиока-сан, а ведь вы наверняка еще не перевалили середину жизненного пути!
— Сегодня вечером давай поговорим о личных делах лишь одного из нас.
— О ваших?
— Да нет, о твоих. Сколько еще времени ты выходила к гостям после того, как я уехал за границу?
— Сколько… — Комаё раздумывала, подняв взгляд к потолку и поигрывая веером. — Еще года два люди были снисходительны к моим скромным талантам.
— Вот как, значит, как раз до моего возвращения в Японию.
В душе Ёсиока очень желал спросить, кто же именно купил ей тогда свободу, однако выговорить это он не решился и с невозмутимым видом заметил:
— Верно, лучше быть гейшей, чем просто женщиной?
— Я снова начала выходить в свет не потому, что хотела этого, просто не оставалось ничего другого, кроме как опять взяться за свое ремесло.
— А до того ты была чьей-то женой или у тебя был покровитель?
Комаё медленно осушила рюмку, поставила её и продолжала молча сидеть без движения, затем она, как будто бы решилась:
— Что толку скрывать… — она придвинулась к мужчине немного ближе, — некоторое время я была законной супругой одного человека. Вы как раз отбыли за границу, и, по правде говоря, я тогда немного приуныла. Это правда, — усмехнулась она, — я ничуть не кривлю душой. Ну, вот… И как раз в это время появился один молодой человек, сын толстосума из провинции, он приехал в Токио учиться. Этот человек пообещал заботиться обо мне — с его-то помощью я и ушла из гейш.
— Вот оно что…
— Тогда я еще была у него на содержании. Но со временем он стал уговаривать меня, чтобы я непременно поехала с ним в его родную провинцию. Он обещал, если поеду, по-настоящему взять меня в жены. Мне этого совсем не хотелось, но ведь навечно молодой не останешься, а если есть возможность выйти замуж… Так вот я рассуждала, что было, надо признать, весьма наивно.
— И куда же вы поехали, что это была за провинция?
— О, оттуда все края кажутся дальними. Это те места, где промышляют лосося.
— Ниигата?
— Нет. Не угадали. Ближе к Хоккайдо. Та провинция называется Акита, там холодно-прехолодно. Вот уж отвратительное место, никогда его не забуду. Я вытерпела там три года.
— А потом стало наконец невмоготу?
— По-вашему, может, и так выходит. Но на самом деле умер мой муж. А когда это случилось… ведь я, по сути дела, была всего лишь гейша. Его родители пребывали в добром здравии, к тому же у него было двое младших братьев. Ни так ни сяк одна я там оставаться не могла…
— Ну да. Понятно. Выпей, переведи дух.
— Благодарю, — Комаё приняла из рук Эды наполненную рюмку. — Теперь вы знаете мои обстоятельства, прошу вашего снисхождения.
— А что остальные гейши? Или они уже не придут?
— Еще нет одиннадцати. — Эда достал часы и взглянул на них, а потом проводил глазами фигуру удаляющейся Комаё, которая как раз поднялась, потому что её позвали к телефону. Понизив голос, он сказал: — Очень хороша! Роскошь, редкость!
— Ха-ха-ха…
— Даже лучше, если бы никто не пришел. Однако же и мне пора исчезнуть.
— Ну, так далеко дело не зашло. Я ни в коем случае не намерен ограничиться лишь одним сегодняшним вечером.
— И все-таки раз уж я взялся помочь… Возможно, она чувствует то же, что и вы. Смущать людей грех.
Эда разом осушил две стоявшие на столе рюмки и без стеснения достал из портсигара Ёсиоки сигару. Чиркая на ходу спичкой, он поднялся с места.