Сопроводитель
Шрифт:
— Если бы его покупали, — согласился я. — Только этого, говорю тебе, никогда не будет, потому что людям не нужен чужой жизненный опыт, им дороже свои ошибки. Через это их голова наполняется ностальгическими воспоминаниями и они получают возможность погрустить за бутылочкой о годах, которые не вернуть.
— Мойша, — строго сказал Пипус. — Немедленно сознавайся, у кого ты спер эту мысль.
— Вот честно, нет, — возразил я. — Даже не думал. Она сама на язык пришла.
— Не может быть, — не поверил он. — Я ее уже где-то примеривал. Хотя, возможно, она из тех, что каждого рано или поздно посещают. Но в таком случае я поздравляю тебя, Мойша. Ты взрослеешь
— Я не еврей, Соломон.
— Ха! И он будет мне рассказывать, кто есть еврей, а кто есть не еврей!
— Ладно, считай, как хочешь, — поспешил сказать я, пока он опять не начал размазывать сопли своих слов по стеклу моего мозга. — Ты мне вот что скажи, пока у меня солнечный удар не случился и я не упал на этой жаре в обморок. Я тороплюсь, Соломон. По какому поводу ты меня вспоминал?
— По какому поводу?! А я что, как старый друг не могу вспомнить тебя без всякого повода? Ну хорошо, ты угадал: я вспоминал по поводу. Тебя опять искал Игорь Водолазов. Спрашивал, не моя ли это машина, на которой ты ездишь. Ну, ты же знаешь, Мойша! Есть у старого Пипуса слабость: любит он похвастаться. И я сказал Игорю: да, это я подарил моему другу Мойше Мешковскому хорошую машину, которая будет служить ему верой и правдой до самой смерти, даже если он до нее вообще не доживет. Это все, Мойша.
Я покрылся испариной и заорал в трубку:
— Пипус, детка, одно слово: «да» или «нет»! Он номер спрашивал?
— Да.
— И ты его назвал?!
— Да. Ну, ты же знаешь старого Пипуса, есть у него маленькая слабость…
— Потом, Соломончик, потом, — оборвал я его. У меня для тебя имеется новость. Маленькая, но жутко вонючая. Только это, натурально, не телефонный разговор. Нам нужно встретиться где-нибудь тет на тет, и как можно быстрее.
— К чему такая спешка? — удивился он, но, сообразив, что вчера я начал заниматься делом, в котором он кровно заинтересован, заговорил по-другому. — Слушай, Мойша. На улице поэта Пушкина есть маленький ресторанчик «Славянский». Будь там через полчаса. И прихвати валидол. У меня слабое сердце!
— Я шприц с инсулином принесу, — буркнул я и положил трубку. Пусть пошевеливается. Хватит болтать, а то он скоро в этом искусстве меня переплюнет.
Ехать до «Славянского» на машине я не решился. Если он сообщил номера Игорьку, то автомобиль выдаст меня с головой — в большом городе его отыскать гораздо легче, чем человека-одиночку. Поэтому я воспользовался троллейбусом. Ощущения испытал острые и малопривычные, но время от времени необходимые, чтобы почувствовать себя ближе к народу.
Пипус ошибся, «Славянский» был далеко не ресторанчиком — перерос. Но не в этом дело. Я приехал на десять минут раньше срока, потому что не знал, за какое время люди добираются из одного места в другое посредством общественного транспорта и, чтобы не рисковать, пошел на остановку сразу после телефонного разговора.
Добравшись до пункта рандеву, я занял столик и стал терпеливо ждать. Измаяться, однако, не успел — Пипус был человеком пунктуальным и нарисовался в дверях за две с половиной минуты до назначенного срока. Осмотрел зал и, увидев меня, широко улыбнулся, отчего его мясистый нос стал похож на лампочку Ильича — ну, такой же красный.
За Пипусом в зал вошли двое. Видом — натуральные человеки-невидимки, им разве что вес мешал. По сотне кило на каждого. Все остальное — среднее: средний костюм, среднее лицо, средний цвет волос. Не знаю, как им это удавалось, но они были совершенно средние. Аж завидно. Однако уселись они не в середине, а с краю, у входа, чтобы держать его под наблюдением. У Пипуса слабое сердце.
Тем временем он сам подошел к занятому мной столику и уселся напротив.
— Мойша! Ты даже не поверишь, но мне приятно тебя видеть.
— Поверю, — буркнул я. — Чай, полгода не виделись. Срок, если тебя не оскорбляет это слово.
— Ай, перестань, — он махнул рукой. — Я уже не в том возрасте и не в том положении, чтобы обижаться с этих глупостей. — Он сделал пальчиками официанту, и тот мгновенно материализовался рядом. Это профессиональный секрет всех официантов — умение вычислять, кто из клиентов наиболее влиятелен, даже если тот не относится к числу завсегдатаев. И обслуживать такого с особенной быстротой. Глядишь, и чаевые будут посолиднее. Это не в качестве насмешки или упрека — боже упаси, у каждого свой хлеб. Сам проработал таксистом девять с лишним лет, знаю.
Пипус принял протянутое меню, посмотрел и несколько раз воткнул палец в листок. Официант забрал его и так же загадочно, как появился, рассосался в воздухе. Соломон посмотрел на меня и слегка виновато развел руками:
— Кушать хочу. Я как раз обедать ехал, когда ты позвонил. Ну, ничего. Тут покушаю.
— Сутягин мертв, — без раскачки, сразу, в лоб, сказал я.
— Оп! — хлопнул ртом Пипус. Покраснел от натуги и стал мрачным. Известие ему радостных эмоций явно не доставило. Вынул из кармана коробочку валидола — оказывается, свой имел, — взял таблетку и положил ее под язык. Потом посмотрел на меня повлажневшими глазами: — А ведь мы с ним когда-то вместе учились, Мойша.
— Он говорил, — я кивнул и стал ждать следующей его реплики.
— Говнистый, конечно, был человек, если начистоту, — просипел Пипус. В этот момент подошел официант и стал перемещать заказ с подноса на столик. Соломон некоторое время рассеянно рассматривал гарсона, потом немножко — меня, после чего неожиданно выпалил: — Бутылку водки! Живее!
Официант кивнул и привычно рассеялся в воздухе, оставив поднос на столе. Через полминуты нарисовался вновь, поставил две стопки — одну перед Пипусом, вторую — передо мной, ловко скрутил бутылке башку и аккуратно и поровну налил. И только после этого продолжил свое дело — сгружать блюда с подноса. Он оказался с понятием, этот парень с изумительной белизны салфеткой на локте.
Пипус поднял свою рюмку до уровня глаз и посмотрел на меня:
— Хоть и говнистый был человек, а помянуть надо. Нехорошо это — когда раньше времени умирать заставляют.
— Нехорошо, — согласился я и поднял свою стопку. Пить, откровенно говоря, не хотелось. И даже не в том дело, что Леонид Сергеевич не нравился мне, как человек. Просто я догадывался, чем может кончиться попойка, протекающая под разговор на тему чьей-то недавней смерти. Опять передо мной поплывут лица ушедших когда-то друзей — Бэка, Четыре Глаза… И если будет достаточно водки, то она, водка, начнет плакать, душа потребует чьего-то участия и, в конце концов, я проснусь сам не зная, где, и, вполне возможно, сам не зная, с кем. Но была альтернатива — пить мало или пить через раз, что, в принципе, одно и то же. У меня была еще одна немаловажная причина оставаться сегодня хотя бы относительно трезвым. Мне еще предстояло что-то делать с Игорьком и его друзьями, если я намеревался жить дальше в тишине и спокойствии, не боясь, что однажды появятся эти парни и предъявят счет.