Соратники Петра
Шрифт:
Царедворец и человек
Сохранилось несколько живописных полотен, изображающих Якова Брюса. Они запечатлели графа в разные годы его жизни. Цели их написания были различны: создание парадного портрета в одном случае и бытового – в другом. Поэтому сходство между ними можно обнаружить весьма относительное. На одном из них, писавшемся, вероятно, более для изображения величия, нежели реального сходства, генерал-фельдцейхмейстер предстает перед нами в парадном костюме. Лицо его можно назвать скорее круглым, чем овальным. Оно излучает довольство и благополучие. Однако, на наш взгляд, портрет этот относится к тому роду творений, которые более ценны выписанными на них деталями одежды, чем реальным сходством лица с оригиналом. С таким же успехом в нем можно было бы найти сходство со многими знатными особами того времени. Утверждать, что попавший в поле нашего зрения портрет нельзя использовать для верного описания внешности Брюса, нам позволяют два других портрета, очень похожие между собой и разительно отличающиеся от первого. Эти два портрета неизвестных авторов без даты их написания, вероятно, сделаны в разное время. На одном из них Брюс изображен в возрасте 40–45
Яков Брюс так мудро воспитывался своими родителями, что, несмотря на чужестранность своего происхождения, не испытывал никаких затруднений от соприкосновения с русской действительностью, не ощущал никакого дискомфорта. С другой стороны, он не забывал о своем происхождении, о своей родине и не собирался менять вероисповедания. Столь необычное двойное восприятие себя самого Брюс сохранил на протяжении всей жизни. Он совершенно свободно владел русским языком, причем его орфография почти не требует правки при сегодняшнем прочтении. Русский язык он воспринимает как свой родной. В письме к Б. П. Шереметеву от 19 октября 1707 года, отправленном из Минска и касающемся устройства артиллерии, он между прочими ведомостями сообщает об одном полковнике-иностранце, весьма искусном в своем деле – «однакож немного пользы может учинить, понеже языку нашего не знает». Выражение «языку нашего» выдает человека, осознающего себя природным носителем этого языка. Ведь ни одному иностранцу не придет в голову так говорить о чужом ему языке. Себя Брюс тоже не причислял в бытовом общении к иноземцам. Извещая кабинет-секретаря Макарова относительно неприятностей, постигших берг-советника Михаэлиса, Яков Вилимович просит Алексея Васильевича уладить дело миром, так как «прочия иноземцы… на него смотря», станут требовать отставки, «а силою удержать, то не останетца надежд, чтоб кто впредь к нам поехал». [618] Здесь мы также чувствуем, что Брюс говорит об иноземцах без оттенка личного участия, лишь как о людях, полезных для российского государства. С другой стороны, Яков Вилимович свято помнил о своей исторической родине, и сердце у него сладко ныло при всяком упоминании о ней. В октябре 1708 года он случайно обнаружил в списке пленных шведов, присланном ему Апраксиным, некоего Андрея Брюса. 12 октября он направляет в Петербург письмо к своему брату Роману, находившемуся там в качестве обер-коменданта города. В письме он просил брата узнать: «швецкой ли он земли или из шкоцкой (шотландской. – И. К.)земли выехал служить? И ежели ис шкоцкой земли он, то не худо бы вы ево к себе взяли и осведомились поподленней, чьего он дому?»
618
Сб. РИО. Т. 25. СПб., 1878. С. 51; РГАДА, Госархив, Разряд IX,2-е отд., кн. 62. Л. 193.
Сохранились воспоминания некоего Андрея Брюса, состоявшего при генерале в роли адъютанта (в современном понимании этого слова). Еще одно упоминание об Андрее Брюсе мы находим в письме Якова Вилимовича к Шереметеву. Яков Брюс просит отпустить своего однофамильца на родину. Возможно, что пленный Андрей Брюс и этот шотландец – одно и то же лицо. Но нас интересует не столько идентификация этих людей, сколько сам факт готовности Брюса покровительствовать своему земляку.
Показательно, что Яков Вилимович не принял православие, а так и закончил жизнь лютеранином. По свидетельству В. Н. Татищева, долгое время находившегося под покровительством Якова Вилимовича, при отправлении на Аландский конгресс государь был намерен дать генералу чин действительного тайного советника. Однако Брюс якобы отказался от него, аргументируя это тем, что ему как лютеранину не пристало носить в России такое высокое звание. К сожалению, нельзя проверить истинность слов Татищева, всегда благоговевшего перед своим покровителем. Однако, зная характер Брюса, мы вполне можем предположить, что подобные действия генерала имели место. И подобно тому, как при слиянии крови разных рас потомство их обычно демонстрирует всплеск таланта и красоты, при столкновении двух миров – западноевропейского и русского на их гребне возник необыкновенно талантливый человек – Яков Вилимович Брюс, гордость за которого заслуженно делят между собой Россия и Шотландия.
Я. В. Брюс женился в 1694 году в возрасте 24 лет на дочери генерал-поручика от кавалерии, эстонца по происхождению, Генриха Цеге фон Мантейфель, Маргарите. Жена была на пять лет моложе Якова Брюса. Тогда ей было 19 лет. Маргарита Цеге фон Мантейфель стала именоваться Марфой Андреевной. К сожалению, переписка супругов не сохранилась, и это не позволяет нам проникнуть в их отношения. Мы лишь знаем, что Марфа Андреевна не порадовала супруга наследником. У четы Брюсов были две дочери, обе не пережившие своих родителей. Вероятно, Марфа Андреевна не обладала хорошим здоровьем, что не позволяло
«пасквиля», в котором еще в 1706 году говорилось, что супруга Брюса «довольно полна» и т. д. Особенно несносны были для Марфы Андреевны длительные переезды вслед за мужем. Поэтому мы редко встречаем их вместе вне дома. Кажется, единственным их большим турне была поездка в Польшу. Поскольку активных военных действий не ожидалось, Яков Вилимович, желая скрасить свое походное житье, вызвал к себе супругу. О ее благополучном продвижении и уменьшении дорожных хлопот заботился по мере возможности Б. П. Шереметев. В письме к Брюсу от 24 января 1707 года он сообщает, что ему стало известно, «что ея милость генеральша и ваша сожительница едет к вам». Желая услужить Брюсу, Борис Петрович указал полковникам тех частей, которые находились на пути следования генеральши, подготовить подводы и провожатых. «А как прибудет ея милость в Острог, и я, приняв с подобающею честию, и что надлежит в пути к удовольствованию подвод и провожатых, учиню по должности моей».
Однако в Острог Марфа Андреевна приехала не скоро. Ефим Зыбин, трудившийся у Брюса в приказе артиллерии, извещает Якова Вилимовича, что его супруга едет тихо. «Для того она по се число мешкатно изволила ехать, в Калуге заскорбела и несколько чисел жила и посылала к Москве для дохтура, и за помощию Божиею от болезни есть свобода».
Совместное пребывание в Польше не было долгим. Уже в октябре Марфа Андреевна просит своих сестер прислать из Москвы в Борисов, куда они вскоре намерены были приехать, «Якова Вилимовича шубу рысью под бархатом, нашивки серебреные старые с кафтана бархатного лазоревого (что лежит в корзини и знает их девка Варька), да волосы новые». Для себя она тоже заказала соболью и беличью шубы, чтобы довезти благополучно до Москвы себя и дитя, которое ожидала родить в начале следующего, 1708 года. Действительно, в январе Марфа Андреевна благополучно разрешилась девочкой, названной Натальей. Крестным отцом дочери Брюса был царевич Алексей Петрович. По этому поводу счастливый отец отправляет царевичу письмо с благодарностью за то, «что не изволили нашу низость презрити и были приемником дочери моей». Судя по донесениям домоправителя Брюса Онуфрия Брылкина, мать и дочь чувствовали себя хорошо. Записки о них, как правило, были такого характера: «Государыня Марфа Андреевна в добром здравии, также и предорогая Наталья Яковлевна в добром здравии».
Марфа Андреевна прекрасно справлялась с ролью придворной дамы. В отсутствие Брюса в Москве государь иногда устраивал в его доме веселые вечеринки. Марфа Андреевна хлопотала о том, чтобы достойно принять гостей. Ей это вполне удавалось. Тот же Онуфрий Брылкин уведомлял хозяина, что в его доме проходил обед при участии государя, который «зело изволил увеселитца, и убрано было кушанье, также и напитки, зело изрядно. Назавтре изволил кушать царевич и забавлялись с великим весельем, танцевали… до полуночи». [619] В январе 1706 года Ромодановский извещает Якова Вилимовича, что на Святки вместе с государем «в доме твоем славили и все слава Богу исправили добре».
619
Хмыров М. Д. Главные начальники русской артиллерии… // Артиллерийский журнал. 1866. № 2. С. 126, 153, 281, 113.
Благодаря знакомству с царевичем Алексеем Петровичем Марфа Андреевна была приставлена в 1715 году к жене его, кронпринцессе Шарлотте, о чем мы узнаем из письма к государю от санкт-петербургской князь-игуменьи Ржевской: «По указу вашему у ее высочества кронпринцессы я и Брюсова жена живем и ни на час не отступаем, и она к нам милостива». В это же время Брюс часто посещал самого царевича, живя с ним по соседству. Некто Андрей Брюс, уже упоминавшийся нами, сообщает, что часто сопровождал генерала в его визитах к царевичу.
Супруга Якова Вилимовича смогла со всем блеском продемонстрировать свое умение играть роль придворной дамы в церемонии коронования Екатерины I 7 мая 1724 года.
Вот что об этом сказано в дневнике камер-юнкера Берхгольца: на богатых подушках несли царские регалии: державу – князь Долгорукий, скипетр – граф Мусин-Пушкин. На долю Брюса выпало нести «новую великолепную императорскую корону». Екатерина была убрана в платье из пурпурной штофной материи с богатым и великолепным золотым шитьем. Шлейф несли пять статс-дам, а именно княгиня Меншикова, супруга великого канцлера Головкина, супруга генерал-фельдцейхмейстера Брюса, генеральша Бутурлина и княгиня Трубецкая. Вельможи положили царские регалии на специально оборудованный стол у трона и выстроились на его ступенях в следующем порядке: Брюс на первой ступени по сходе с трона, на второй – Мусин-Пушкин, Долгорукий – на третьей, четвертую и пятую соответственно заняли Остерман и Голицын. Нет нужды описывать всю церемонию, многократно изображавшуюся разными авторами. Нам важно лишь обратить внимание на честь, оказанную чете Брюсов во время церемонии.
Следует сказать, что графиня Марфа Андреевна Брюс не была затворницей и, помимо приема гостей, умела развлечь себя собственными выездами и прочими радостями, пристойными для женщин того времени. В дневнике того же Берхгольца мы находим под 23 августа 1722 года запись о том, что на крестинах «у камеррата Фика восприемниками… были князь и княгиня Меншиковы, генеральша Брюс, Ягужинский и г-жа Лефорт». [620] После ухода Брюса в отставку и переезда его в имение Глинки Марфа Андреевна недолго наслаждалась красотами своей подмосковной. Осенью 1727 года она была «поражена паралижною немощию, от которой на одной стороне весьма ослабела так, что довольное время язык, видение и слух поврежден был». 30 апреля 1728 года ее не стало. Яков Вилимович остался один, и скорбь по супруге дала почву для его нездоровья.
620
Берхгольц Ф. В. Дневник. Ч. 4. М., 1860. С. 51; Ч. 2. М., 1858. С. 263.