Сорняк, обвивший сумку палача
Шрифт:
Я читала об этой штуке в копии труда О'Шонесси «О приготовлении индийской конопли, или гашиша; их влиянии на физическое состояние и использовании в лечении столбняка и других судорожных состояний», которую я обнаружила в ящике стола дядюшки Тара.
Использовал ли дядюшка Тар индийскую коноплю? Может ли это объяснить его внезапный и эффектный уход из Оксфорда в молодости?
Гашиш, или анаша, был давно известен в качестве заменителя опиума, и доктор О'Шонесси самолично докладывал о большом успехе в его использовании для лечения судорог у детей.
И чем был детский паралич Руперта,
Анализ окурков сигарет, которые курили Гордон и Руперт, стал для меня почти разрядкой. Результаты были такими, как я ожидала. Сполоснув и убрав пробирки (фу! как я ненавижу мыть посуду!), я записала в дневнике:
Пятница, 21 июля 1950 года, 9:50.
Тест Дюкенуа-Ливайна на листьях и остатках сигарет из леса Джиббет указывает на присутствие индийской конопли (cannabis sativa). Гордон Ингльби выращивает — и курит — эту штуку. Слышала его замечание, что для него это «финальная черта». Что он имел в виду? Кто те «другие», о которых упомянул Руперт? Кто «мертвая женщина»? Возможно, миссис Ингльби? Что бы ни происходило на ферме «Голубятня», Руперт — часть этого.
А теперь, как написал бы этот тип Пипс, [39] «в постель».
Но я не могла уснуть. Долго я лежала, глядя в потолок, прислушиваясь к занавескам, тихо перешептывавшимся под дуновением ночного ветерка.
В Букшоу время идет не так, как в других местах. В Букшоу время как будто управляется не безумными суетливыми шестеренками часов в вестибюле, несущимися в своих ветхих клетках, словно хомяки, но скорее торжественным огромным приводом, который умудряется делать за год только один оборот.
39
Сэмюэл Пипс (1633–1703) — английский чиновник, автор знаменитого подробнейшего дневника, живописующего быт и нравы лондонцев того периода и ставшего ценным источником сведений о той эпохе.
Как я могу быть столь довольной, внезапно подумала я, когда кто-то, кого я знаю лично, прячется в мрачной башне голубятни?
Это заставило меня вспомнить, конечно же, «Короля Лира». Отец повез нас посмотреть на Джона Гилгуда в главной роли в Стратфорд-на-Эйвоне, и, хотя Гилгуд был великолепен, в моих ушах до сих пор звенели слова бедного Тома, нищего из Бедлама (на самом деле замаскированного Эдгара), во время бури на пустоши:
Вот к башне наш Роланд идет, Опять тот молвил: «Фу-фу-фу! Британской кровью как несет!» [40]40
Перевод М. Кузмина.
«Шекспир позаимствовал эти слова из „Джека и бобового зернышка“? — прошептала я на ухо Даффи. — Или это сказка одолжила слова у Шекспира?» «Ни то ни то, — она прошептала в ответ. — Оба
Умница Даффи. Временами я почти готова простить ее за то, что она меня ненавидит.
Что ж, Руперт представит свою версию «Джека и бобовое зернышко» через несколько часов. Я, возможно, даже что-нибудь узнаю из нее.
Через некоторое время я встала, оделась и на цыпочках выбралась во двор.
Я нашла Доггера на скамейке, выходившей на декоративное озеро и Причуду.
Он был одет так же, как прошлым вечером: в темный костюм, начищенные туфли и галстук, который, должно быть, мог рассказать многое понимающему человеку.
На небо выкатилась полная луна, словно огромная серебряная головка сыра, Доггер сидел выпрямившись, подняв вверх лицо, как будто купался в ее лучах, и держа черный зонтик над головой.
Я тихо скользнула на скамейку рядом с ним. Он не смотрел на меня, а я на него, некоторое время мы сидели, словно парочка серьезных древних астрономов, изучающих луну.
Через некоторое время я произнесла:
— Дождя нет, Доггер.
Где-то во время войны Доггер подвергся воздействию проливных дождей: дождей безжалостных; дождей, от которых не было укрытия и спасения. По крайней мере, так рассказывала миссис Мюллет.
«Ему спокойнее под своим зонтиком, дорогуша, — говаривала она. — Даже когда собаки задыхаются в пыли».
Медленно, словно кукушка в часах, Доггер протянул руку и освободил защелку на ручке зонтика, спицы и водонепромокаемый купол сомкнулись, словно крылья летучей мыши, вокруг его руки.
— Ты что-нибудь знаешь о полиомиелите? — спросила я.
Не отводя глаз от луны, Доггер ответил:
— Детский спинно-мозговой паралич. Болезнь Гейне-Медина. Утренний паралич. Абсолютный постельный режим. По крайней мере, так мне говорили — добавил он, взглянув на меня в первый раз.
— Что-нибудь еще?
— Агония, — сказал он. — Мучительная агония.
— Спасибо, Доггер, — поблагодарила я. — Розы в этом году прекрасны. Ты вложил в них много труда.
— Спасибо за эти слова, мисс, — ответил он. — Розы прекрасны каждый год, независимо от Доггера.
— Спокойной ночи, — сказала я, вставая со скамейки.
— Спокойной ночи, мисс Флавия.
На полпути через лужайку я остановилась и оглянулась. Доггер снова раскрыл зонт и сидел под ним с прямой спиной, словно Мэри Поппинс, улыбаясь летней луне.
10
— Будь добра, никуда не уходи сегодня, Флавия, — сказал отец после завтрака. Я довольно неожиданно столкнулась с ним на лестнице. — Тетушка Фелисити хочет разобрать семейные бумаги, и она просила, чтобы ты помогла ей спустить коробки.
— Почему не Даффи? — поинтересовалась я. — Она специалист по библиотекам и тому подобному.
Это была не совсем правда, поскольку я ведала великолепной викторианской химической библиотекой, не говоря уже о куче бумаг дядюшки Тара.