Сорок дней Муса-Дага
Шрифт:
— Как же это, однако, получается, — продолжал Габриэл допрос, — что из шести тысяч душ только двести мужчин пригодны к военной службе?
Ответ писаря не был для Габриэла неожиданным: да будет эфенди благоугодно принять во внимание, что недостаток крепких мужчин есть наследие прошлого, следствие неимоверного кровопускания, которому подвергается армянский народ по крайней мере раз в десять лет.
Явная отговорка. Габриэл сам видел больше двухсот здоровых молодых парней в деревнях. В том-то и дело, что был еще один способ уклониться от военной службы, не заплатив бедел полностью. И конечно же, способ этот отлично
Багратян продолжал свои расспросы:
— Значит, пятьдесят парней отправились на освидетельствование в Антакье. Что с ними сталось?
— Сорок взяли в армию.
— И в каких полках, на каких фронтах сражаются эти сорок человек?
Это-то и не ясно. Семьи неделями, даже месяцами не получают никаких известий от своих сыновей. Но ведь турецкая полевая почта известна своей «аккуратностью». Они, возможно, находятся в казармах в Алеппо, где генерал Джемаль-паша заново формирует свою армию.
— А не говорит ли кто в деревнях, что армян хотят сделать «иншаат табури» — солдатами военно-строительных батальонов?
— О многом говорят в деревнях, — уклончиво заметил писарь.
Габриэл разглядывал маленькую этажерку у стены. «Список домовладений» стоял рядом с выпуском «Кодекса законов Оттоманской империи» и тут же — ржавые почтовые весы. Он вдруг круто повернулся к собеседнику:
— А как насчет дезертиров?
Допрашиваемый сельский писарь с таинственным видом подошел к двери, распахнул ее, потом, так же соблюдая конспирацию, затворил.
Конечно, и здесь, как и всюду, есть дезертиры. С чего бы армянам не дезертировать, ежели сами турки подают пример? Сколько дезертиров? Пятнадцать — двадцать. Вот как! Да, за ними даже охотились. Несколько дней назад. Патруль, составленный из заптиев и регулярной пехоты под командой мюлазима. [37] Весь Муса-даг обшарили. Умора!
Острое лицо мигающего человечка осветилось вдруг выражением хитрого и дикого торжества:
— Умора, господин! Потому что наши ребята свою гору еще как знают!
37
Мюлазим — лейтенант (турец.)
Дом священника, в котором жил Тер-Айказун, был, наряду с домом мухтара и школой, самым приметным зданием на церковной площади Йогонолука. Одноэтажный, с плоской крышей и пятиоконным фасадом, он мог бы стоять в каком-нибудь маленьком южно-итальянском городке. Дом священника принадлежал здешней церкви. Оба эти здания одновременно построил в семидесятых годах Аветис-старший.
Тер-Айказун был главой григорианской церкви всего округа. В его ведении находились, кроме того, поселки со смешанным населением и маленькие армянские общины в турецких торговых селах Суэдии иЭль Эскеля. Он был рукоположен в сан вардапета этой епархии и объявлен самим патриархом в Константинополе главой отдельных армянских церквей и их женатых священников. Тер-Айказун учился в семинарии в Эчмиадзине под началом католикоса, которого христианский мир Армении чтит как своего верховного главу, почему Тер-Айказун и был во всех смыслах признанный глава в своем приходе.
А пастор Арутюн Нохудян? Откуда взялись вдруг протестантские пасторы в этом азиатском захолустье? Так вот: в Анатолии и Сирии
Старик-причетник ввел Габриэла в кабинет вардапета.
Пустая комната, пол устлан большим ковром. И только у окна — маленький письменный столик, рядом, для посетителя, камышовый стул с просиженным сиденьем.
Тер-Айказун встал из-за письменного стола и шагнул навстречу Багратяну. Ему было лет сорок восемь, не больше, но в его бороде двумя широкими белыми клиньями уже проступала седина. Его большие глаза (глаза у армян почта всегда большие, расширенные от ужаса глаза на лицах с печатью тысячелетней скорби) отражали два противоречивых свойства: отрешенность от мира и решительность человека, знающего свет. Вардапет был в черной рясе, в надвинутом на лоб остроконечном клобуке. Он то и дело прятал руки в широкие рукава рясы, словно его знобило от холода в этот теплый весенний день. Багратян осторожно сел на ненадежный камышовый стул.
— Весьма сожалею, ваше преосвященство, что ни разу не имел возможности приветствовать вас в своем доме.
Вардапет потупил глаза и развел руками:
— Сожалею об этом еще больше, господин Багратян. Но воскресный вечер — это единственный свободный вечер, которым мы можем располагать.
Габриэл оглядел комнату. Он думал, что увидит в этой церковной канцелярии папки и фолианты. Ничего похожего. Лишь на письменном столе несколько бумаг.
— На ваши плечи ложится немалое бремя. Представляю себе, каково вам.
Тер-Айказун этого не отрицал:
— Больше всего сил и времени отнимают дальние расстояния. Я в таком же положении, как и доктор Алтуни. Ведь наши соотечественники в Эль Эскеле и в горах, в Арзусе, тоже требуют заботы.
— Да, такая даль, — несколько рассеянно сказал Габриэл, — ну, тогда я вполне могу представить себе, что у вас нет ни времени, ни желания бывать в обществе.
Тер-Айказун взглянул на него с таким видом, будто его неправильно поняли.
— Нет, нет! Я ценю оказанную честь и приду к вам, господин Багратян, как только у меня наступит некоторое облегчение…
Он не договорил — избегал, видимо, уточнять слово «облегчение».
— То, что вы собираете у себя наших людей, достойно всяческой похвалы. Они многого здесь лишены.
Габриэл попытался перехватить взгляд вардапета.
— А вы не думаете, святой отец, что сейчас не слишком подходящее время для светских развлечений?
Быстрый, очень внимательный взгляд.
— Напротив, эфенди! Сейчас самое время бывать людям вместе.
Габриэл не сразу ответил на эти странно многозначительные слова. Прошла добрая минута, пока он не заметил, словно невзначай: