Сорок дней Муса-Дага
Шрифт:
Габриэл шагнул было к Жюльетте, но остановился и взглянул на Гонзаго.
— Это точно, что у вас американский паспорт?
На губах молодого грека промелькнула веселая и чуть презрительная усмешка.
— Вам угодно посмотреть мой паспорт? Может, и журналистскую карточку?
Вызывающе небрежным жестом он поднес пальцы к боковому карману пиджака. Но Габриэл этого не заметил. Он взял Жюльетту за руку. Рука была не только холодна, она была словно мертвая. Зато светились жизнью глаза. В них было все: отчужденность и близость, прилив и отлив, как всегда во время их ссор. Ноздри ее раздувались. Как знаком ему этот признак ожесточения! Впервые за последние сутки на него
Где была сейчас жена Габриэла? Он по-прежнему чувствовал ее руку в своей — бесчувственную, точно фарфоровую, но сама Жюльетта от него ускользнула — и как далеко! И сколько же дней до нее идти?
Но не только она ежесекундно отдалялась от него на какое-то безмерное расстояние — он и сам уходил от нее все дальше. Его тоже стремительно уносило прочь. Он видел перед собою большое, прекрасное тело Жюльетты, такое близкое и такое родное. Тысячи раз обнимал его Габриэл. Все тело ее помнит его поцелуи: эта высокая шея, плечи, груди, бедра, колени, ноги, даже пальцы ног. Это тело носило его сына, Стефана, страдало ради продолжения рода Багратянов. А теперь? Габриэл не узнавал его. Образ ее наготы исчез из его памяти. Это ведь все равно что забыть свое имя! Но мало того, что перед ним стояла какая-то французская дама, с которой он когда-то жил, — дама эта была его врагом, была по ту сторону, она тоже была в совете нечестивых, хоть она и мать армянина.
К горлу его подкатило что-то большое, круглое, он не сразу понял, что это. Он с трудом проглотил этот комок, и вместо рыдания у него вырвался стон:
— Нет… Это невозможно… Жюльетта…
Она со злобным лукавством наклонила голову набок:
— Что невозможно? Что ты хочешь этим сказать?
Он смотрел в окно на буйство заревых красок. И не различал цвета. И потому что ему много часов подряд пришлось говорить по-армянски, французский язык, обидевшись, ретировался из его памяти.
Он заговорил запинаясь, с резким армянским акцентом, от чего Жюльетта и вовсе заледенела.
— Я хочу сказать… Ты имеешь право… Я думаю… Ты не должна в это втягиваться… Как ты могла? Помнишь тот давний наш разговор?.. Я не могу этого допустить… Ты должна уехать… Ты и Стефан…
Жюльетта, казалось, взвешивала каждое слово:
— Я очень хорошо помню этот разговор… Как это ни чудовищно, я обречена разделить вашу судьбу… Так я тогда и говорила…
Никогда она не произносила таких слов. Но ему было уже все равно. Она бросила мрачный, укоризненный взгляд на Овсанну и Искуи, точно это они виновны в ее несчастье.
Габриэл дважды провел рукой по глазам; он снова стал мужчиной и вожаком, каким был прошлой ночью.
— Есть выход для тебя и Стефана… Не легкий и не безопасный… Но у тебя ведь сильная воля, Жюльетта…
Взгляд ее стал вдруг острым, настороженным. Так смотрит вспугнутый зверь перед тем, как огромным прыжком пронесется, минуя опасность, навстречу свободе. Так, быть может, изготовились к прыжку все ее импульсы к бегству. Но едва Габриэл снова заговорил, лицо ее из напряженно-выжидательного стало опять неуверенным, обиженным, злым.
— Сегодня или завтра Гонзаго Марис нас покинет, — сказал Багратян непререкаемым тоном командира. — У него американский паспорт, что при нынешних обстоятельствах — неоценимое счастье. Вы, Гонзаго, конечно, не откажетесь сопровождать мою жену и Стефана до места, где они будут в безопасности. Возьмете охотничьи дрожки. Теперь лето, так что дороги более или менее проходимы. Кроме того, вы получите запасные колеса и всех четырех лошадей.
В комнату вошел Кристофор — справиться, какие распоряжения последуют от хозяйки.
Габриэл спросил его напрямик:
— Скажи, Кристофор, можно ли за десять часов доехать на лошадях через Арзус до Александретты?
Управляющий изумился:
— Эфенди, это зависит от турок.
Голос Багратяна стал резче:
— Я тебя не об этом спрашиваю, Кристофор. Я спрашиваю тебя совсем о другом: берешься ли ты доставить в Александретту ханум, моего сына и этого американского господина?
На лбу Кристофора, который выглядел стариком, хоть ему было всего сорок лет, выступили капли пота. Было неясно, что привело его в такое волнение, — страх ли перед опасным делом или внезапно возникшая надежда на спасение. Он переводил взгляд с Багратяна на Гонзаго. Затем лицо его дрогнуло в полуулыбке, выдавая дикую радость. Но он тотчас согнал ее с лица — то ли из уважения к Багратяну, то ли, чтобы себя не выдать.
— Берусь, эфенди! Если у этого господина американский паспорт, то заптии ничего нам не могут сделать.
Получив такое заверение, Габриэл послал Кристофора на кухню с приказом повару приготовить завтрак для всех, да поосновательнее. Затем продолжал объяснять Гонзаго его задачу. К сожалению, в Александретте нет американского консула, только германский и австро-венгерский вице-консулы. Габриэл давно уже навел справки о них. Фамилия германского консула — Гофман, австрийского — Бельфанте; оба они — благожелательные европейские коммерсанты, на их помощь вполне можно рассчитывать. Но так как Германия и Австро-Венгрия — союзницы турок, то с консулами нужно быть очень осторожными.
— Вам придется придумать какую-нибудь историю… Пусть Жюльетта будет швейцарской подданной, паспорт свой она будто бы потеряла во время дорожной катастрофы… Вице-консулы должны будут раздобыть для вас у коменданта города пропуска для проезда по железной дороге… В ближайшие дни путь на Топрак-Кале откроется… Гофман и Бельфанте наверняка знают, берет ли взятки комендант… А если берет, то все в порядке!
Все эти инструкции для побега Габриэл сотни раз обдумывал, взвешивал в бессонные ночи, отбрасывал, изменял и снова принимал. Он придумал множество вариантов побега: один — через Алеппо, конечной целью других был Бейрут. Однако его отрывистые фразы звучали так, словно все это только сейчас пришло ему в голову. Жюльетта не сводила с него недоуменных глаз; казалось, она ни единого его слова не понимает.
— Вам надо будет придумать убедительную историю, Марис! Не так-то просто правдоподобно изобразить дорожную катастрофу и потерю паспорта… Но не это самое главное, Жюльетта… Главное, что у тебя бесспорно европейская внешность, тебя не примут за нашу. В этом — твое спасение… Тебя сочтут авантюристкой, в худшем случае — даже политическим агентом. Это неизбежно, у тебя из-за этого будут неприятности, на твою долю, возможно, выпадут страдания… Но что они по сравнению с нашими страданиями! Ты должна постоянно помнить о своей цели: «Прочь отсюда! Прочь от проклятых богом людей, вместе с которыми я страдаю безвинно!»