Сорок лет одиночества (Записки военной переводчицы)

Все началось с номера “Литературной газеты”, в котором я прочитала заметку о самоубийстве Рудольфа Гесса – ближайшего сподвижника Адольфа Гитлера. Это произошло 17 августа 1987 года в межсоюзнической тюрьме Шпандау, расположенной в Западном Берлине.

Ровно 30 лет назад в августе 1957 года меня в звании капитана откомандировали из Москвы в Берлин для работы в Шпандау переводчиком. Тюрьму, рассчитанную на 600 заключенных, в то время занимали трое нацистских

преступников – бывший руководитель молодежной организации “Гитлерюгенд” и гаулейтер Австрии Бальдур фон Ширах, бывший министр вооружения и боеприпасов Альберт Шпеер и заместитель фюрера по национал-социалистической партии Германии Рудольф Гесс. Ранее в связи с преклонным возрастом и тяжелыми заболеваниями из Шпандау были освобождены бывший министр экономики и президент Рейхсбанка Вальтер Функ, бывший нацистский дипломат и имперский протектор Богемии и Моравии Константин фон Нейрат, а также главнокомандующий военно-морскими силами Германии гросс-адмирал Эрих Редер. До начала моей работы в тюрьме ее покинул также гросс-адмирал Карл Дениц – активный создатель подводного флота рейха и преемник Гитлера на посту главы государства: истек срок 10-летнего заключения не состоявшегося “вождя германской нации”.

В течение целых шести лет в силу служебных обязанностей мне довелось тесно соприкасаться с заключенными, контролировать их переписку и общение с внешним миром, присутствовать на свиданиях с адвокатами и родственниками. Кроме того, я принимала участие почти во всех заседаниях директоров тюрьмы, представлявших союзнические державы-победительницы – СССР, США, Англию и Францию. На них рассматривались многочисленные организационные и хозяйственные вопросы, и таким образом я была посвящена во все тонкости внутренней жизни Шпандау. Как я уже упоминала, четверо из семи заключенных вышли на свободу до моего приезда в Берлин, однако у меня оказались документы и переписка заключенных предыдущих лет, к тому же я работала вместе с теми, кто общался с Функом, Нейратом, Редером и Деницом раньше. Таким образом представилась возможность проследить, как на практике исполнялся судебный приговор, вынесенный Нюрнбергским Международным Военным Трибуналом семи нацистским преступникам. Приговор, который впервые в истории человечества осуществил принцип уголовной ответственности за агрессию конкретных лиц – руководителей государства и вооруженных сил.

Став в свое время очевидицей и непосредственной участницей его исполнения, я через много лет задумалась: стоит ли писать о тех, кого давно нет в живых? И пришла к убеждению, что стоит. Это особенно актуально сейчас, когда неонацизм в самых различных политических и организационных формах проявляет себя во многих уголках мира. Те, кто замышляет или совершает преступления против человечества, должны знать об уроках Нюрнберга: рано или поздно неотвратимо наступит ответственность.

Прошло шесть долгих лет. Порой было однообразно, скучно и даже опасно. Я рвалась домой, в Москву. И только спустя годы пришло осознание того, что была причастна к историческим событиям, и я решила писать…

Маргарита НЕРУЧЕВА.

В августе 1945 года союзные державы СССР, США, Великобритания и Франция учредили Международный Военный Трибунал для справедливого наказания руководителей немецкого государства, развязавших кровопролитную мировую войну. Суд над главарями нацистской Германии проходил в относительно уцелевшем в ходе боев здании Дворца юстиции Нюрнберга. Этот старинный баварский город был выбран не случайно: именно в нем проходили съезды нацистской партии, именно здесь на огромном стадионе устраивались шумные парады и сборища нацистов под истерические заклинания Гитлера об особой миссии арийской расы и подчинении ей народов мира.

Судебный процесс длился почти одиннадцать месяцев. Приговор Международного Трибунала был воспринят мировой общественностью неоднозначно. Кому-то он показался слишком суровым, другие сочли его, наоборот, мягким по отношению к конкретным военным преступникам, попавшим в руки международного правосудия. А итоги неслыханного ранее в мировой истории суда таковы: двенадцать из двадцати четырех главных военных преступников, попавших на скамью подсудимых, были приговорены к смертной казни через повешение, трое – к пожизненному заключению, четверо получили сроки от 10 до 20 лет.

16 октября 1946 года в нюрнбергской тюрьме американский сержант привел в исполнение смертные приговоры. Тела казненных сожгли, а прах развеяли по ветру. Оставшиеся в живых осужденные разобрали виселицы. А их собственная судьба решалась потом еще семь долгих месяцев. Ровно столько победившие страны договаривались о том, как приводить в исполнение приговор в отношении тех, кому была сохранена жизнь. Наконец решение найдено – действовать “в соответствии с законоположением о порядке приведения в исполнение уголовных наказаний в немецких тюрьмах”. Союзнический Контрольный Совет счел необходимым выбрать место заключения в черте Берлина. Из четырнадцати городских тюрем самой изолированной и удобной для охраны оказалась тюрьма Шпандау в английском секторе Западного Берлина. Выбор пал на нее.

Ранним утром 18 июля 1947 года семеро заключенных нюрнбергской тюрьмы, прикованные наручниками к американским военным полицейским, на автобусе английских ВВС в сопровождении бронетранспортеров и джипов с солдатами были доставлены на ближайший аэродром. Через два с половиной часа самолет “Дакота” с необычными пассажирами приземлился на аэродроме Гатов в Западном Берлине. Еще через четверть часа машина с зарешеченными окнами остановилась у ворот трехэтажного здания из темно-красного кирпича по Вильгельмштрассе, № 23. Прусская военная тюрьма, построенная в 1578 году в далеком пригороде Берлина, подверглась лишь незначительной модернизации.

Кирпичная стена высотой около шести метров по периметру была оборудована шестью сторожевыми вышками. Часовые, вооруженные автоматами, наблюдали за всей территорией тюрьмы с этих вышек. В ночное время территория освещалась мощными прожекторами. Каждые десять минут охрана, несущая службу на вышках, нажимала на специальную кнопку сигнализатора и в директорской на выходящей ленте записывались время и номер поста. Компьютер работал без остановки день и ночь. Старший надзиратель или председательствующий директор регулярно просматривали ленту. С внешней стороны стены были поставлены еще два дополнительных ограждения из колючей проволоки высотой в три метра, причем ближайшее к стене – под током высокого напряжения. В тюрьме имелась автономная электростанция, которая обеспечивала все ее внутренние потребности и не зависела от электроснабжения города. Между наружной стеной и электрифицированным забором была оборудована нейтральная полоса – покрытая травой земля. На территории тюрьмы имелись несколько дворов для прогулок, большой сад, складские помещения и мастерские, а также запасное здание тюрьмы. В Шпандау можно было попасть только через входные ворота со стороны Вильгельмштрассе.

По иронии судьбы новые заключенные хорошо знали эту тюрьму-крепость. Выбор ее был поистине справедлив, так как начиная с 1933 года она служила следственной тюрьмой и сборным пунктом для противников гитлеровского режима перед отправкой их в концентрационные лагеря. Вплоть до 47-го года в Шпандау сохранялись орудия пыток, специальное помещение с гильотиной и виселица. На стенах камер еще можно было прочитать надписи на русском, украинском, польском и сербском языках. Теперь здесь в одиночных камерах предстояло провести долгие годы Карлу Деницу, Константину фон Нейрату, Эриху Редеру, Альберту Шпееру, Бальдуру фон Шираху, Вальтеру Функу, а Рудольфу Гессу, приговоренному к пожизненному заключению, суждено было умереть в ее стенах. Самой же тюрьме предназначалось быть снесенной с лица земли после кончины последнего заключенного. Так оно и случилось, но если говорить о приговоре, то он предусматривал иное: преступник должен был закончить свою жизнь естественной смертью. А тут – самоубийство! Впрочем, обстоятельства скорее свидетельствуют… об убийстве заключенного. Обо всем этом я сразу подумала, как только прочитала в “ЛГ” о “самоубийстве” Гесса. Но все по порядку…

В августе 57-го года я была откомандирована из Москвы в Берлин для работы переводчицей в Шпандау. Я знала английский и французский, поэтому мне не составило большого труда в короткие сроки выучить немецкий. Одновременно пришлось выполнять еще и обязанности цензора.

Однако трудности, которые встретились на первых порах, были связаны отнюдь не с языками. По Уставу тюрьмы работа женского персонала внутри Шпандау категорически запрещалась, и когда председательствующий на заседании советский директор представил меня своим западным коллегам, произошло замешательство. Американцы заявили официальный протест и попросили решение вопроса перенести на следующее заседание. Я не была допущена в камерный блок. Прошло какое-то время, пока “западники” согласились на мое назначение и мне оформили постоянный пропуск для работы в тюрьме. На пропуске было мое фото в военной форме, фамилия на трех языках – английском, французском и русском, особые приметы (отпечатки пальцев не требовали только у русских), печать и подписи четырех директоров.