Сорок пять(изд.1979)
Шрифт:
— Вне Парижа?
— Да.
— В таком случае это невозможно, государь.
— Как так?
— Дю Бушаж не может уехать.
Генрих приподнялся на локте и во все глаза уставился на Жуаеза.
— Что это значит? — спросил он.
Жуаез невозмутимо выдержал недоумевающий взгляд короля.
— Государь, — сказал он, — дю Бушаж влюблен, но бедный мальчик пошел по ложному пути, вот почему он начал худеть, бледнеть…
— И правда, — сказал король, — мне это бросилось в глаза.
До собеседников донеслось
— Не обращай внимания, Анн, — засмеялся Генрих, — это одна из моих собачек заснула в кресле и рычит во сне… Так ты говоришь, друг мой, что бедняга дю Бушаж по грустнел?
— Да, государь, он мрачен, как сама смерть. Похоже, что он встретил женщину, пребывающую в угнетенном состоянии духа. Нет ничего ужаснее таких встреч.
Генрих вздохнул.
— Ты говоришь, что у этой женщины мрачный характер?
— Так по крайней мере утверждает дю Бушаж. Я ее не знаю.
— Бедняга! — сказал король.
— Вы понимаете, государь, — продолжал Жуаез, — что едва он сделал мне это признание, как я начал его лечить.
— И что же?..
— Курс лечения начат.
— Он уже не так влюблен?
— Не в том дело, государь, но у него появилась надежда внушить любовь. Итак, начиная с сегодняшнего дня, он, вместо того чтобы вздыхать на манер своей дамы, постарается развеселить ее. Я послал к его возлюбленной тридцать итальянских музыкантов, которые устроят под ее балконом целый концерт.
— Фи! — сказал король. — Что за пошлая затея?
— Как это — пошлая? Тридцать музыкантов, равных которым нет в мире!
— И ты рассчитываешь, что от музыки ледяное сердце красавицы растает?
— Разумеется, рассчитываю.
Король покачал головой.
— Конечно, я не говорю, — продолжал Жуаез, — что при первом же взмахе смычка дама устремится в объятия дю Бушажа. Но она будет поражена тем, что ради нее устроен весь этот шум. Мало-помалу она освоится с концертами. А если они не придутся ей по вкусу, мы пустим в ход актеров, фокусников, чародеев, прогулки верхом — словом, всевозможные забавы; пусть даже веселье не вернется к этой скорбной красавице, зато оно вернется к самому дю Бушажу.
— Желаю ему этого от всего сердца, — сказал Генрих, — но оставим дю Бушажа. Не обязательно, чтобы именно он выполнил мое поручение. Надеюсь, что ты, дающий такие превосходные советы, не стал рабом какой-нибудь благородной страсти?
— Я? — вскричал Жуаез. — Да за всю свою жизнь я не был так свободен, как сейчас! И вот что я придумал, государь! Каждый день я буду являться сюда в носилках. Пока ваше величество будет молиться, я стану просматривать книги по алхимии или, лучше, по морскому делу — ведь я моряк. Заведу себе собачек, чтобы они играли с вашими. Потом мы будем есть крем и слушать рассказы господина д'Эпернона. Но все это не двигаясь с места, государь: хорошо чувствуешь себя только
— Фи, как это противно, Анн, — сказал король.
— Почему противно?
— Мужчина в твоем возрасте, с твоим положением — и вдруг хочет стать ленивым и толстым! Подожди, я найду тебе подходящее занятие.
— Если оно будет скучным, я согласен.
Опять послышалось ворчание. Можно было подумать, что слова, произнесенные Жуаезом, рассмешили лежащую в кресле собаку.
— Вот умный пес, — сказал Генрих. — Он догадывается, какую деятельность я для тебя придумал.
— Что же это, государь? Горю нетерпением узнать.
— Ты наденешь сапоги.
Жуаез в ужасе отшатнулся.
— Не требуйте от меня этого, государь!
— Сядешь на коня.
Жуаез подскочил.
— Верхом? Нет, нет, я теперь не признаю ничего, кроме носилок. Разве ваше величество не слыхали?
— Кроме шуток, Жуаез, ты меня понял? Ты наденешь сапоги и сядешь на коня.
— Нет, государь, — возразил герцог самым серьезным тоном, — это невозможно.
— А почему невозможно? — гневно спросил Генрих.
— Потому… потому что… я адмирал.
— Ну и что же?
— Адмиралы верхом не ездят.
— Вот оно что! — сказал Генрих.
Жуаез кивнул головой, как дети, которые упрямятся, но слишком робки, чтобы совсем не отвечать.
— Отлично, господин адмирал, верхом вы не поедете. Вы правы: моряку не пристало ездить на коне. Зато моряку весьма пристало плыть на корабле или на галере. Поэтому вы немедленно отправитесь в Руан по реке. В Руане, где стоит ваша флагманская галера, вы тотчас же взойдете на нее и отплывете в Антверпен.
— В Антверпен! — возопил Жуаез в таком отчаянии, словно получил приказ плыть в Кантон или в Вальпараисо.
— Кажется, я уже сказал, — произнес король ледяным, не допускающим возражения тоном. — Сказал и повторять не желаю.
Не пытаясь возражать, Жуаез застегнул плащ, надел шпагу и взял со стула свою бархатную шапочку.
— И трудно же добиться от людей повиновения, черт побери! — продолжал ворчать Генрих. — Если я сам иногда забываю, что я господин, все, кроме меня, должны были бы помнить об этом.
Жуаез холодно поклонился, положив, согласно уставу, руку на рукоять шпаги.
— Каковы будут ваши повеления, государь? — произнес он голосом столь покорным, что сердце короля размякло, как воск.
— Ты отправишься в Руан, — сказал он, — и отплывешь оттуда в Антверпен, если не желаешь проехать сушей в Брюссель.
Генрих ждал ответа. Но Жуаез ограничился поклоном.
— Может быть, ты предпочитаешь ехать сухим путем?
— У меня не может быть предпочтений, когда надо выполнить приказ, государь, — ответил Жуаез.