Сорок пять. Часть вторая, третья

Дюма-отец Александр

– Так вот изображение моего положения? – подытожил Генрих.

– Полное, государь.

– А я и не догадывался об этом, Шико, а я все надеялся, понимаешь?

– Ну, государь, если позволите дать вам совет – так перестаньте надеяться.

– Стало быть, Шико, этот долг короля Франции мне надо отметить буквой З, как я отмечаю тех моих арендаторов, которые не в состоянии заплатить деньги за свои фермы?

– Это значит – «заплачено»?

– Да.

– Поставьте два З, государь, и вздохните.

Генрих

вздохнул.

– Так и сделаю, Шико. Впрочем, мой друг, ты сам видишь, что можно жить в Беарне и что я решительно не нуждаюсь в Кагоре.

– Я вижу это, и, поскольку я считал вас принцем рассудительным, королем-философом… Но что это за шум?

– Шум? Где?

– Да во дворе, кажется.

– Посмотри из окна, мой друг, посмотри!

Шико подошел к окну.

– Государь, там стоят человек двенадцать, очень дурно одетых.

– А, это мои нищие! – И король встал.

– У вашего величества есть свои нищие?

– Без сомнения. Разве Бог не велел нам быть милостивыми? Не будучи католиком, Шико, я все-таки христианин.

– Браво, государь!

– Сойдем вниз, Шико, – будем вместе раздавать милостыню. Потом отправимся ужинать.

– Государь, я следую за вами.

– Возьми прежде вон тот кошелек, что лежит на столике, подле моей шпаги, видишь?

– Взял, государь…

Они сошли вниз; на дворе была уже ночь. Король казался озабоченным и задумчивым. Шико видел это, и ему стало грустно. «За каким чертом вздумал я говорить с этим славным принцем о политике? – думал Шико. – Какой я глупец!» Генрих приблизился к группе нищих. То была дюжина людей различного вида, с самыми пестрыми лицами и одеждами. Простой наблюдатель счел бы их по голосам, жестам и языку цыганами, иностранцами, а наблюдатель проницательный признал бы в них переодетых дворян.

Король взял кошелек из рук Шико и сделал знак. Все нищие, казалось, безошибочно поняли этот знак. Они поочередно подходили к королю для приветствия со смиренным видом, сквозь который проглядывали смелость и смышленость, замечаемые одним только королем, будто чтобы сказать ему: «Под грубой оболочкой сердце пылает». Генрих кивнул головой, потом, вложив большой и указательный пальцы в кошелек, который держал Шико, взял монету.

– Государь, – решился заметить Шико, – вы знаете, что это золото?

– Да, мой друг, знаю.

– Черт побери! Вы богаты.

– Разве ты не видишь, мой друг, – Генрих улыбался, – что каждая из этих монет предназначается для двоих нищих? Я беден и вынужден разрезать каждый пистоль пополам.

– Пра-авда, – протянул Шико с возрастающим удивлением, – монеты половинные и со странными чертами.

– О, я похож на брата моего Генриха Третьего, который забавляется вырезанием картинок. Я тоже имею свои причуды – забавляюсь в свободные минуты обрезанием моих пистолей. Бедный и честный Беарнец промышляет, как жид.

– Это

все равно, государь, – Шико покачал головой – он видел здесь какую-то скрытую тайну, – все равно. Однако это странный способ раздавать милостыню.

– Ты раздавал бы иначе?

– Да, и вместо того чтобы трудиться, разрезая каждую монету, я дал бы ее всю на двоих.

– Тогда нищие подерутся, любезный, и вместо блага я сделаю зло.

Генрих взял золотую полумонету из кошелька и, встав перед первым нищим с той покойной, кроткой миной, которая составляла его обыкновенное выражение, посмотрел на этого человека, не говоря ни слова, но вопрошая взором.

– Ажан, – проговорил нищий с поклоном.

– Сколько? – спросил король.

– Пятьсот.

– Кагор. – И король отдал ему монету и достал другую.

Нищий поклонился еще ниже и удалился. За ним последовал другой, с таким же смиренным видом.

– Ош, – произнес он с поклоном.

– Сколько?

– Триста пятьдесят.

– Кагор. – Генрих отдал ему вторую монету и взял из кошелька третью.

Второй исчез, как и первый. Подошел третий, поклонился, сказал:

– Нарбонна.

– Сколько?

– Восемьсот.

– Кагор. – И король отдал третью монету и взял из кошелька еще.

– Монтобан, – молвил четвертый.

– Сколько?

– Шестьсот.

– Кагор.

Все приближались с поклоном, называли город, получали странную милостыню и называли цифры. Счет дошел до восьми тысяч. Каждому Генрих отвечал: «Кагор», ни разу не изменив выражения голоса. По окончании раздачи в кошельке не было больше полумонет, а во дворе – нищих.

– Ну вот, – сказал Генрих.

– Все, государь?

– Да, я кончил.

Шико тронул короля за рукав:

– Государь?

– Ну?..

– Можно мне полюбопытствовать?

– Отчего же нет? Любопытство – самое естественное дело на свете.

– Что говорили вам нищие и какую чепуху вы им отвечали?

Генрих улыбнулся.

– Право, здесь все так таинственно.

– Ты находишь?

– Да, я никогда не видывал, чтобы раздавали милостыню таким образом.

– В Нераке такое обыкновение, любезный Шико. Ты знаешь пословицу: «Что город, то норов, что деревня – то обычай».

– Только в вашем городе норов очень странен.

– Ничуть, черт возьми! Нет ничего проще. Все эти люди, которых ты видел, ходят по моим владениям, собирают милостыню, но каждый в своем городе.

– Потом, государь?

– Ну, чтобы мне не давать несколько раз одному и тому же, каждый говорит название своего города. Таким образом, понимаешь, любезный Шико, я поровну могу делить мои благодеяния и быть полезным всем несчастным всех городов моего государства.

– В отношении названий городов, которые они говорили, это понятно. Но зачем вы отвечали всем «Кагор»?