Сорок пятый
Шрифт:
Высокая теоретическая подготовка, разносторонний командирский опыт сделали Рыбалко сложившимся, знающим свое дело и уверенным в себе военачальником. Ему была свойственна исключительная выдержка, сочетавшаяся с энергией и волевым началом, ярко выраженным во всех его действиях.
В дружеских беседах он бывал остроумен, находчив, любил и умел полемизировать. Но главным положительным качеством Рыбалко, я бы сказал, высоким его достоинством было умение сплотить коллектив, который его окружал и которым он командовал.
Рыбалко действовал не методом уступок и поглаживания по головке, задабривания или всепрощения.
Очень правильно строил он и свои отношения с Военным советом. В 3-й гвардейской армии Военный совет был хорошим, сплоченным руководящим органом, работал дружно, разумеется, при неоспоримом приоритете командующего. Член Военного совета С. И. Мельников, о котором я уже упоминал, хорошо дополнял П. С. Рыбалко, и это, по справедливости, было их обоюдной заслугой.
Мельников не только занимался вопросами политико-морального состояния и политического воспитания личного состава, но и вникал в целый ряд других армейских дел. Таких, например, как материально-техническое обеспечение, значение которого вообще огромно на войне, а в танковой армии тем более. Постоянно бывая вместе с Рыбалко на передовой, он умел, если это требовалось, воздействовать на подчиненных примером личного мужества. В этом смысле оба эти человека были схожи друг с другом.
Павел Семёнович Рыбалко был бесстрашным человеком, однако никак не склонным к показной храбрости. Он умел отличать действительно решающие моменты от кажущихся и точно знал, когда именно и где именно ему нужно быть. А это необыкновенно важно для командующего. Он не суетился, как некоторые другие, не метался из части в часть, но, если обстановка диктовала, невзирая на опасность, появлялся в тех пунктах и в тот момент, когда и где это было нужно. И в этих случаях его ничто не могло остановить.
У нас было немало хороших танковых начальников, но, не преуменьшая их заслуг, я все-таки хочу сказать, что, на мой личный взгляд, Рыбалко наиболее проницательно понимал характер и возможности крупных танковых объединений. Он любил, ценил и хорошо знал технику, хотя и не был смолоду танкистом. Он знал, что можно извлечь из этой техники, что для этой техники достижимо и что недостижимо, и всегда помнил об этом, ставя задачи своим войскам.
Во второй половине Великой Отечественной воины танковые войска были передовым родом оружия, задававшим тон в операциях. И Рыбалко, умело используя силу своих войск, задавал этот тон, определяющий темп всей операции. Разумеется, это было непростым делом, и каждую свою операцию он готовил с ювелирной тщательностью.
Я не раз бывал у него, когда он на ящике с песком, или на рельефном плане, или на карте крупного масштаба предварительно проигрывал со своими командирами боевые действия корпусов, бригад, различные варианты решения одной и той же задачи. Присутствовал и при том, как он в армейском масштабе готовил Львовскую операцию. Присутствовал
Тщательная подготовка командного состава была для Рыбалко пусть важнейшей, но все же частью его забот. Столь же скрупулезно занимался он и с инженерно-техническим составом, вникал во все, что было связано с техническим обеспечением танков, с их ремонтом, эвакуацией, восстановлением, понимая, что наибольший эффект в бою он получит только при технически правильном использовании танков.
Не мудрено, что такой генерал-танкист был для нас на войне исключительно дорог. И не случайно 3-я гвардейская танковая армия являлась передовой армией, подававшей своими действиями пример того, как много можно получить от наших танковых объединений в условиях большой маневренной войны, если правильно и дальновидно управлять ими.
Что касается наших личных отношений с Павлом Семёновичем, то, коротко говоря, мы были с ним друзья ми. Поскольку речь идет о войне, скажу точнее — боевыми друзьями.
В чем ценность дружбы на войне между командующим фронтом и его командармом? Прежде всего в доверии. Мы взаимно доверяли друг другу. А доверие — это основа основ в отношениях между командирами.
У меня с Павлом Семёновичем доверие сложилось постепенно, явилось результатом большой совместной работы в нелегкой и сложной обстановке, возникло в отношениях по службе и было с самого начала взаимным.
Именно взаимное доверие имеет особую цену, потому что оно не ограничивается отношениями двух человек, а как бы по цепочке передается вниз, подчиненным. Атмосфера, при которой в войсках складывается ощущение: в нас верят, на нас надеются — на наш полк, на нашу дивизию, на наш корпус, на нашу армию,— это атмосфера, крайне необходимая на войне, влияющая на ход военных действий.
Если угодно, вообще трудно переоценить наличие или отсутствие взаимного доверия в любой инстанции: между командующим фронтом и командармами, между командармом и командирами корпусов и так далее. Война связана с таким количеством непредвиденных обстоятельств, с такой постоянной необходимостью вносить коррективы и искать новые решения, что, как заранее ни планируй, всего не распишешь, не прикажешь и по каждому поводу заранее всего не укажешь. Вот тут-то и выступает на первый план доверие.
Павел Семёнович Рыбалко был человеком, на которого я полагался всецело. Когда речь шла о нем, то я знал, что там, где я как командующий фронтом не все предусмотрел, предусмотрит он.
У меня всегда возникало чувство внутреннего протеста, когда в моем присутствии кто-нибудь из старших начальников ставил задачи своим подчиненным формально, как сухарь, не сознающий, что перед ним сидят живые люди, и не понимающий этих людей. Такой начальник обычно диктует, даже не глядя людям в глаза: «Первый пункт — о противнике... Второй пункт — о наших войсках... Третий — ваша задача... Приказываю вам...» И так далее и тому подобное. Формально все вроде верно, а души нет, контакта со своими подчиненными нет. Я вспомнил о таких начальниках по закону контраста, потому что Рыбалко был как раз полной противоположностью подобным людям. Ставя задачу, отдавая приказ, он, разумеется, формулировал его по всем правилам военной науки, но при этом всегда в нем чувствовался человек. И в других он видел людей, а не просто механических исполнителей.