Сорок пятый
Шрифт:
в нем имелась какая-то логика. По-прежнему, повторяю, у немцев теплились надежды на то, что в последний момент им удастся столкнуть нас с нашими союзниками.
Новые попытки армии Венка в районе Беелитц — Трёйенбрицен не увенчались успехом и 25 апреля. Атаки были яростные, но отражали мы их весьма успешно, неся при этом минимальные потери.
Генерал Рязанов, поддерживая в этот день 5-й гвардейский мехкорпус Ермакова, особенно удачно использовал своих штурмовиков. Они действовали волна за волной, как правило, на малых высотах, забрасывая наступающие немецкие танки мелкими
Похоже было на то, что для Венка этот день стал днем психологического перелома. Он продолжал выполнять полученное приказание, но по его действиям чувствовалось, что крупной реальной цели за всем этим уже не стоит: наступали просто для отвода глаз.
Все попытки противника деблокировать Берлин, все его усилия разрезать 1-й Украинский фронт пополам и отсечь его ударную группировку от остальных войск к 25 апреля явно потерпели крах. Ни Гитлера, ни остатки его войск, гнездившихся под развалинами Берлина, ничто уже не могло вывести из западни, в которой они очутились.
На путях отступления гитлеровской армии столбы и деревья увешаны были трупами солдат, казненных якобы за трусость в бою, за самовольный отход с позиций. Я употребил слово «якобы» потому, что, по моим впечатлениям, немецкие солдаты дрались в этой обстановке упорно. Не Гитлер или Кейтель и Йодль, а именно они оставались в эти дни почти единственной реальной силой, оттягивающей на считанные дни и часы наступление неизбежного исхода.
Вешая своих солдат, фашистская верхушка стремилась хоть как-нибудь отдалить собственный конец. Я говорю в самом прямом смысле — о физической смерти. Потому что моральная её смерть уже давно наступила.
Что же сказать обо всем этом? Только то, что это было достаточно подло и достаточно безрассудно.
Непосредственно в самом Берлине оказалась окружённой довольно большая группировка немецко-фашистских войск численностью не менее двухсот тысяч человек. Она состояла из остатков шести дивизий 9-й армии, одной охранной бригады СС, многочисленных полицейских подразделений, десяти артиллерийских дивизионов, бригады штурмовых орудий, трёх танковых истребительных бригад, шести противотанковых дивизионов, одной зенитной дивизии, остатков ещё двух зенитных дивизий и нескольких десятков батальонов фольксштурма. К тому же группировка каждый день боёв в большей или меньшей мере пополнялась за счет населения.
Все население Берлина, которое можно было поднять на борьбу против наших наступающих войск, было поднято. В оружии оно недостатка не испытывало. Кроме того, гражданское население использовалось на оборонительных работах, а также в качестве подносчиков боеприпасов, санитаров и даже разведчиков.
Говоря о людях, сражавшихся с нами на улицах Берлина в гражданской одежде, следует отметить явление, характерное для самых последних дней войны и периода капитуляции: часть солдат и офицеров немецко-фашистской армии, стремясь избежать плена, переодевалась в гражданское и смешивалась с местным населением.
А в общем —
25 апреля в Берлине шли ожесточенные бои. К исходу дня армия Чуйкова уже сражалась в юго-восточных кварталах центральной части Берлина, а в районе Мариендорфа соединилась своим левым флангом с армией Рыбалко. Рыбалко, усиленный тремя дивизиями армии Лучинского, очистил от противника юго-западные пригороды Берлина и теперь вел бои за пригород Шмаргендорф, наступая навстречу 2-й гвардейской танковой армии генерала Богданова. Лелюшенко продолжал воевать за Потсдам и Бранденбург.
Коротко хочу сказать о сложностях, которые возникли — и, добавлю, не могли не возникнуть — на этом этапе Берлинской операции в нашем взаимодействии с 1-м Белорусским фронтом. Чем дальше продвигались войска обоих фронтов к центру Берлина, тем больше возникало трудностей, особенно в применении и нацеливании авиации.
Во время уличной борьбы в городе вообще очень сложно ориентировать точные удары авиации именно по тем объектам, которые в данный момент должны подвергнуться атаке. Все в развалинах, все окутано пламенем, дымом, пылью. Сверху вообще трудно разобрать где что.
По докладам Рыбалко я понял, что были отдельные случаи, когда он нес потери от ударов нашей авиации. Нелегко оказалось отличить, авиация какого именно фронта бьет по своим в сутолоке уличных боёв.
А если на фронте вследствие тех или иных оплошностей вдруг ударяют по своим, да ещё наносят потери — это всегда воспринимается крайне остро и драматически. Особенно остро это воспринималось во время боёв за Берлин, тем более что донесения такого рода в течение всего дня 25 апреля шли одно за другим, и, очевидно, не только ко мне, но и к Жукову.
Командующие обоих фронтов обратились в Ставку Верховного Главнокомандования с тем, чтобы внести ясность в вопросы, связанные с дальнейшей организацией взаимодействия войск, воюющих в Берлине, и исключить никому не нужные споры.
В результате директивой Ставки была установлена новая разграничительная линия, проходившая через Миттенвальде, Мариендорф, Темпельхоф, Потсдамский вокзал. Все эти пункты, как выражаются в военных документах, — включительно для 1-го Украинского фронта.
Это было вечером. К моменту установления разграничительной линии целый корпус Рыбалко и корпус Батицкого оказались далеко за её пределами, в полосе, которая теперь стала полосой 1-го Белорусского фронта. Предстояло вывести их из центра Берлина за разграничительную линию. Но легко сказать, а каково сделать. Каждый, кто воевал, поймёт, как психологически трудно было Павлу Семёновичу выводить своих танкистов за установленную линию.
И в самом деле: они первыми вошли в прорыв, первыми повернули к Берлину, захватили Цоссен, форсировали Тельтов-канал, с окраин Берлина после жесточайших и кровопролитных боёв прорвались к его центру и вдруг в разгаре последней битвы получили приказ сдать свой участок соседу. Легко ли пережить это?