Сорок пятый
Шрифт:
И вот однажды ко мне на командный пункт явился сияющий и до крайности взволнованный Рабинович и доложил, что сокровища Дрезденской галереи найдены. Найдены за Эльбой, в штольнях каменоломен, и добавил, что ещё не может сейчас сказать о степени сохранности полотен, но картины там, он видел их собственными глазами.
Я тотчас же сел в машину и поехал к каменоломням.
Как сейчас, помню открывшееся тогда перед нами зрелище. Уходившая в глубь каменоломни железнодорожная ветка, по которой вывозили камень, сохранилась, но выглядела так, будто здесь все давно уже заброшено. У входа
Никому и в голову не могло прийти, что здесь спрятано что-то ценное, а тем более знаменитые полотна. Скажу, как военный человек, маскировка была на высоте. Буквально никаких признаков, которые вызывали бы хоть малейшее подозрение. А там, внутри, за всем этим камуфляжем, за всем этим видимым запустением, оказалась одна дверь, потом вторая, потом обнаружился электрический свет и даже специальные установки, предназначенные для поддержания внутри штольни определенной температуры.
Штольня представляла собой нечто вроде большой пещеры. Наверно, те, кто прятали здесь картины, предполагали, что в этой каменной выемке будет сухо. Но увы, местами здесь сочились по трещинам грунтовые воды, температура воздуха, видимо, претерпевала большие колебания, и регулирующие установки к тому времени, когда были разысканы картины, уже не работали.
Картины (а их в этой пещере оказалось около семисот) были размещены довольно беспорядочно. Некоторые обернуты пергаментной бумагой, другие упакованы в ящики, иные же просто-напросто прислонены к стенам. Я прошёл всю эту пещеру и впервые увидел многие из тех шедевров живописи, которые теперь можно видеть в залах восстановленной Дрезденской галереи. Там была и «Сикстинская мадонна». Несколько минут стоял я перед ней, все ещё не до конца веря собственным глазам, что мы действительно нашли её.
Беспокоили сырость, грунтовые воды. Ещё больше встревожился я, когда узнал, что наши сапёры обнаружили в штольне мины. Правда, они были уже обезврежены, но кроме этих могли ведь оказаться и другие.
Я приказал немедленно произвести дополнительную проверку и вызвать батальон для охраны сокровищ искусства. Через несколько часов в штольню прибыли московские специалисты во главе с Натальей Соколовой, и под их руководством все найденное было переправлено в одну из летних резиденций саксонских королей на окраине Дрездена. В этом огромном дворце специалисты просушивали картины, делали все, что было необходимо для их спасения.
Но вскоре выяснилось, что и здесь им не место. В разрушенном городе невозможно было организовать абсолютно надежное и правильное хранение этой огромной
драгоценной коллекции, и она была отправлена в Москву специальным поездом под усиленной охраной и в сопровождении специалистов.
Но пока картины находились в летнем дрезденском дворце, я и Иван Ефимович Петров, кстати говоря, большой любитель и ценитель живописи, приходили смотреть их. Может быть, именно после всего пережитого за четыре года войны я с каким-то особенным удовлетворением и радостью смотрел на эти, к счастью, сохранившиеся великие произведения искусства...
В те дни мы оказали большую помощь жителям Дрездена. Центральная часть города была превращена в результате массированных налетов англо-американской авиации в сплошные руины. Известный немецкий писатель Герхарт Гауптман свидетельствовал потом: «Я лично пережил гибель Дрездена под грохот Содома и Гоморры английских и американских самолётов».
Мы понимали положение дрезденцев: разрушены их жилые дома и трамвайные пути, электростанции и газовое хозяйство, водопровод и канализация.
Руины нам приходилось видеть не впервые. В нашей памяти были свежи истерзанные фашистскими оккупантами города и села России, Украины, Белоруссии, растоптанная гитлеровским сапогом польская земля. Мы отлично понимали, что это ждало и Москву, и город Ленина. У советского солдата не могло не возникнуть чувства мщения, святой ненависти. Но мы никогда не отождествляли немецкий народ с кликой фашистских преступников. На занятой нами территории Германии советские воины проявили подлинный гуманизм и благородство. Поведение наших солдат и офицеров в Дрездене — характерный тому пример.
Буквально сразу же после освобождения города началось его восстановление силами Советской Армии с при влечением населения. Нами были выделены необходимые материальные ресурсы, автотранспорт, горючее. Самое главное — приняты меры по организации снабжения дрезденцев продовольствием. Военный совет фронта установил нормы, которые были выше, чем при фашистском режиме. Рабочий тяжелого труда получал в день 450 г хлеба и 50 г мяса. Продовольственные нормы работников науки, техники, культуры и искусства установлены такие же, как для рабочих тяжелого труда, то есть самые высшие. Инженеры, техники, учителя, а также граждане, находящиеся на излечении в больницах, снабжались по нормам рабочих. Дифференциацию норм по категориям производили местные власти.
Дрезденцы с благодарностью отзывались о заботе, проявленной нашей армией. Немцы, по-моему, очень быстро поняли, насколько лжива была геббельсовская пропаганда, вдалбливавшая изо дня в день до прихода наших войск, что советские солдаты будут мстить и расправляться с мирным населением. Лучшее свидетельство тому — приток жителей, возвращавшихся в Дрезден с Запада. Ежедневно в город прибывали по две-три тысячи человек, бежавших из зоны американской оккупации. Они заявляли, что американцы создали невыносимые условия прежде всего тем, что совершенно не снабжают их продуктами.
Мы же, чтобы скорее создать нормальные условия для жизни населения города, мобилизовали буквально всех автомобилистов, продовольственников, инженерный состав и аппарат тыла.
Кстати, поскольку я коснулся здесь разнообразной работы наших тыловиков, то мне особенно хотелось бы выделить медиков, и не потому, что другие службы тыла значили меньше или больше; от каждой службы, от того, как она поставлена и организована, зависело многое при подготовке и осуществлении боевых операций. Но труд медиков, призванных спасать самое дорогое — человеческие жизни, — я бы сказал, наглядно, поистине без всяких оговорок, благороден. А на войне, где смерть косит людей без разбора, в особенности благороден.