Сорок уроков русского (уроки 1 - 7) Изгой Великий (глава 1)
Шрифт:
И что более всего заставило встрепенуться, обратился к рабу по настоящему имени!
– Встань, Аристотель Стагирит! – велел он и сам сел в кресло.
Звучание собственного имени напоминало манящую песнь морской сирены. Философ встал, но не избавился от чувства напряженного ожидания, и настораживало его не само появление этого человека, а ларец, несомый слугами, вернее, венчающий его золотой шар, означающий высшую власть коллегии эфоров.
Гость откинул крышку пирамиды и
– Посмотри и ответь: чьему перу принадлежит сочинение?
Философу хватило одного взгляда, чтобы узнать свой труд о путешествии в Великую Скуфь, созданный более года назад и присвоенный господином. Правда, это была уже копия, переписанная явно рукой доксографа, на дешевом жестком пергаменте и, судя по засаленности титула, изведавшая множество чтецов.
– Здесь стоит имя Лукреций Ирий, – осторожно проговорил невольник. – У меня нет оснований предавать авторство сомнениям…
Человек в судейской мантии невозмутимо извлек из ларца еще одну рукопись, так же изрядно изветшавшую.
– А кто сотворил сей труд?
Руки у Ариса дрогнули: перед ним оказался список его собственного трактата о нашествии варваров, их нравах и гибели библиотеки Ольбии. Того самого трактата, который сделал его известным, но на титуле так же стояло имя жаждущего славы олигарха!
Ожидая ответа, гость взирал на раба с непроницаемым лицом сфинкса, и угадать, что хочет, было невозможно. И тут философ схватил себя за руку, как вора, забравшегося в свой карман: даже не продолжительная жизнь в неволе незаметно насытила его трепещущим страхом, отчего и виделась ему хрупкость мира. Он вспомнил учителя Биона и, вскинув голову, открыто воззрился в лицо эфора.
– Авторство этих сочинений принадлежит мне, – гордо произнес Арис, при этом испытывая студеное дыхание опасности. – Но кто ты, незнакомец, чтоб спрашивать об этом?
Синяя судейская мантия, этот шар на ларце, знаки в виде сдвоенного креста и зрящего глаза вдруг соединились в единую логическую цепь и могли означать, что перед ним представитель некого верховного карающего суда эфоры или герусии. В тот же миг вспомнилась судьба оригинала первого трактата, публично преданного огню, и леденящая рука предчувствия легла на пересохшее горло.
– Таисий Килиос, – просто назвался гость.
– Мне твое имя не знакомо… – начал было говорить невольник и смолк, ибо взор судьи более напоминал щелчок бича.
– Почему же на титулах стоит другое имя? – бесстрастно спросил он. – Ты умышленно скрыл авторство?
Философ выдохнул знобящий сердце холод и кратко рассказал о своем тщеславном господине, купившем его на берегах Персии, об условиях жизни на острове и нынешнем положении раба. Он выслушал это так, словно уже знал все, что приключилось с Арисом.
– И ты утверждаешь, что Лукреций Ирий присвоил твои сочинения? – уточнил он.
– Он сделал это по договору со мной, – честно признался философ.
Таисий Килиос продолжал испытывать его, ничем не выдавая своих чувств и намерений.
– Готов ли ты вернуть свое имя на титулы?
– Готов.
– Это равнозначно смертному приговору.
Образ Биона на минуту возник перед взором, и в ушах прозвучало его повелительное слово:
– Зри!
– Если в Элладе не внимают словам философов, а казнят за свои труды, то исчезает смысл существования, – с достоинством произнес Арис, ощущая прилив сил. – И наступает смерть всякой мысли.
Таисий Килиос вернул в ларец рукописи и откинулся на высокую спинку кресла, взирая на кипящую бликами воду бухты. Он что-то вспомнил, и лицо его слегка оживилось.
– Ты видел, как варвары вышли из моря?
– Да, эфор. И это было невероятное зрелище…
– И утверждаешь, они способны дышать в воде, как рыбы?
– Нет, надзиратель, сего я не утверждаю.
Тот надолго задумался, и теперь было понятно, о чем – вспоминал трактат, принесший Арису известность, и, вероятно, взвешивал степень его вины. Философ же продолжал стоять перед ним и был самому себе судья, и сам себе выносил приговор, перебирая в памяти все, к чему подтолкнул его любопытствующий и одновременно по-юношески мятежный, возмущенный дух несколько лет назад.
– Ты раскрыл в трактате тайну изготовления пергамента, – заключил эфор. – По законоуложению коллегии подлежишь смертной казни. И с мертвого тебя снимут шкуру…
Его дважды пощадили варвары, ибо он узрел их слезы, а потом проникся их мировоззрением; теперь же не приходилось ждать пощады, поскольку впервые он открыто смотрел опасности в глаза, воплощением коей сейчас был Таисий Килиос, и не видел никакого сочувствия, не обретал малейшей надежды на спасение. Поэтому Арис попытался вызвать милость словом.
– Но я не был членом коллегии ремесленников, – напомнил он. – Не давал никаких клятв, не присягал. И не могу быть осужденным по их внутреннему законоуложению…
– Я уполномочен решать, можешь или нет! – оборвал его эфор. – Ты стал таковым, когда молодой мастер посвятил тебя в тайны ремесла. Именно это считается актом посвящения и вхождения в коллегию. Не ты ли написал об этом в своем сочинении?
– Да, надзиратель, я написал…
– Готовься к смерти!