Сороковник. Части 1-4
Шрифт:
— Работаем, Ник, — говорю обречённо. Очень уж мне не хочется всё это испытывать заново. Особенно, когда тебя лапает неизвестно кто — при полной безнаказанности…
— Что ты видишь? — спрашивает меня Николас. Анна в это время достаёт чайно-кофейный сервиз, я же стараюсь отследить её ауру, не по собственной инициативе — не привыкла я ещё практиковаться, это упрямый родственничек заставляет заняться сравнительным анализом.
— Знаешь, — говорю озадаченно, — ничего особенного. Она не обережница, это точно. И вашего родового Зеркала на ней тоже не видно. И аура такая — ярко выраженная, человеческая, в общем-то.
— Правильно, — кивает Ник. — Молодец. Аура типично человеческая. А что обережничества нет — так на тебе оно тоже не проявлялось, пока в другой мир не перешла. Вспомни, как тебя Гала тестировала, с абсолютно нулевыми результатами. Так что ещё неизвестно, что в ней может раскрыться после первого же перехода и стрессовой ситуации.
— Перестаньте меня обсуждать, — огрызается Анна. — Мне и так… не слишком. Ладно, убедили, я человек. А дальше что?
Она уже расставила чашечки и теперь караулит на плите джезву с молотым кофе. Не сводит с неё глаз, а у самой — ушки на макушке.
— Да это мы так, в порядке практики, — извиняется Ник. — Если твою подружку не теребить — она осядет в этой тишине и покое, покроется пылью и предпочтёт никуда не двигаться и ничем не заниматься, лишь бы всё оставалось по-старому…
— Да, — сердито отвечаю. — Я очень ценю стабильность, знаешь ли. И одна мысль о том, что завтра в мой тихий и спокойный мир может вторгнуться что-то новое, вызывает у меня панику.
— Это в случае, если оно плохое, новое. А если хорошее? Ты никогда не задумывалась над тем, что, перекрывая дорогу одному, ты не впускаешь в свою жизнь и многое другое, с чем наверняка хотела бы встретиться?
— Не морочь мне голову, Ник. Что ты ко мне привязался? Всё, чего я хочу — нормального женского счастья: дом, семья, дети, уют и покой. Это разве плохо?
— Уют, конечно, неплохо. А вот слово «покой» рождает у меня непрошенные ассоциации с понятием «вечный»… Родственница, а ты никогда не задумывалась над тем, что покой — это отсутствие жизни? Пока ты жаждешь постоянного отдыха — она мчится мимо, и глядишь — уже и промчалась… Давай наполним её событиями, в конце концов! Ты столько ещё в ней не узнала!
— Это ты к чему? — подозрительно спрашиваю.
— А то я не видел, какими глазами ты смотрела на море! Ива, тебе же страшно не хотелось оттуда уезжать, разве не так? И яхту ты облазила вдоль и поперёк, и глаза у тебя горели, когда я рассказывал, где успел на ней поплавать; признайся, тебе же хотелось там побывать? А в моём мире — в моём родном мире — этой экзотики вообще завались. Яхта — это прекрасно, но в наших морях настоящие парусники, подгоняемые разве что магией, но не техникой; это мир с абсолютно чистой экологией, между прочим! А разве тебе было плохо в Каэр Кэрроле?
— Лучше помолчи, — вдруг расстроено говорит Анна, не сводя глаз со вспухающей пенной шапки. — Она хотя бы вспомнит, что в самом деле было, а у меня даже воспоминания чужие.
Николас мягким кошачьим движением пересекает кухоньку, аккуратно снимает джезву и отставляет на керамическую подставку рядом с плитой. Анна вскидывает на него испуганные глаза.
— Вот что, душа моя, — задумчиво говорит Николас. — Посмотри-ка на меня как следует. Нет те так. Да что ж ты меня так боишься до сих пор…
И голос его приобретает знакомые бархатные интонации.
— Аннушка, а хочешь со мной? — говорит он. — С нами? Девочки мои, родственницы золотые, пора нам, наконец, решать этот вопрос. Да не трогай ты его, пусть настаивается… Раз уж мы заговорили о других мирах, Ива… ты понимаешь, что я имею в виду?
Опять откровенный разговор. До чего же не люблю такие моменты!
— Пора решить, Ива, — повторяет он. — И разрешить самой себе впустить в свою жизнь что-то новое и по собственной воле, не дожидаясь, пока тебе это навяжут. Это единственный выход, родственница. Не хочешь, чтобы тебе диктовали правила жизни — устанавливай свои.
Николас едва ли не в боевой стойке, взгляд напористый, решительный, и мне даже кажется, что он, и без того высокий, сейчас упрётся головой в потолок. Анна снизу вверх глядит на него с немым восхищением.
— Минуту, — говорю ошарашено. — Я не поняла. Ты предлагаешь… всё-таки предлагаешь мне… туда? К себе? Хочешь сказать, что я всё это время убегала и пряталась напрасно?
— Предлагаю, — говорит он напористо. — И хватит затягивать, Ива. Ты уже сделала смелый шаг: призналась себе недавно, что намеренно прячешься от действительности, которую всё-таки нужно принять. Так давай же! Скажи, чем тебе не нравится мой мир? Ведь он гораздо тише и безопаснее твоего, признайся! Ты попала к нам не в лучший момент, но тебя больше не будет тяготить Сороковник, ведь ты ушла, пропала! А с уходом гасятся все обязательства и ты больше никому ничего не должна!
— Нет, погоди, — цепляюсь я за последние слова, — а как же Мир намекал что-то насчёт бонуса… Значит, он имел ввиду и третий пройденный квест? Пещеру, например, и то, что я смогла найти выход — с твоей, конечно, помощью, и с Риком, но как-то смогла?
Николас разливает кофе по чашкам. Открывает холодильник и достаёт пакет со сливками.
— Как вы можете пользоваться такими суррогатами? — бормочет. — Ну да ладно, я же хвалился, что непривередливый. — Он передаёт пакет со сливками Анне, та торопливо ставит на огонь ковшик — подогреть. — Вот что, Ива, — у него нехорошо суживаются глаза. — Давай изначально определимся с терминологией. Я не собираюсь больше называть твоего визитёра чересчур громким именем. Мир — это пространственно-временной континуум, это всё то, что вокруг нас, а вовсе не тот тип, который тебя пытался напугать. На демиурга он пока не тянет, выходки чересчур детские… он — Игрок. Вот им он и будет, а не понравится прозвище — пусть утрётся и потерпит. И сдаётся мне, Ива, он блефует. Он ведь упомянул о запрете на посещение чужих миров, ты помнишь? а к тебе — сюда — каким-то образом пролез, но ненадолго, сразу предупредил, что времени мало, но вполз как-то «по-родственному», брякнул, что он тут свой, но надолго оставаться не рискует… А ведь в мире двойного солнца он тебя потерял, Ива, вот о чём он тебе едва не проболтался. Потерял. И потому никак не мог подстроить обвал, а обо всём, что произошло, узнал, скорее всего, уже здесь, из наших рассказов. И Анну он сделал человеком, сымпровизировав — честь ему и хвала, конечно, за это, и я надеюсь, что сей процесс уже необратим. — Он ласково касается Анниного плеча. — Но только сдаётся мне, сделал он это на всякий случай, для того, чтобы потом как-то использовать в игрищах. А что, ход, действительно, неординарный, тут можно развернуться… Я отвлёкся, дамы. Мы говорили об обязательствах. Ты вышла из Игры, Ива, вернулась домой — и больше ничего не должна Игроку, поскольку оба вы знаете, что из его Мира ты не сбежала, а перенеслась случайно. А обратно ты вернёшься по своей воле — и будешь жить по своим правилам. Ему придётся это проглотить, родственница.
Ник выливает горячие сливки в молочник. Вот ведь… аристократ, прямо из ковшика в чашки разлить не может. Обязательно надо красиво сервировать; похоже, это у них семейное. Не свожу глаз с фарфорового расписного кувшинчика.
Николас подаёт мне чашку. Смотрит сочувственно.
— Рано или поздно тебе придётся это сделать, Ива. И знаешь, почему?
Он кладёт мне в чашку два кусочка коричневого сахара, как будто я и сама не могу… Похоже, просто успокаивает меня своим ухаживанием, смягчает резкость слов.