Сороковник. Книга 1
Шрифт:
– Сама сготовить что-нито сможешь? – спрашивает неожиданно. – Я ведь к кастрюлям не привык, а ты, поди, враз управишься. Иди, похозяйничай.
– Сготовить-то могу, – отвечаю, слегка растерявшись. – Правда, как оно на чужой кухне получится… Да у вас ведь печка, а я к ней непривыкшая!
– А покажу. Пойдём. И собачку забирай, ей там самое место.
– Давай-давай, осваивайся, – машет мне ведунья. – Я ж обещала тебе автономку! Вот и начинай!
Хозяин провожает меня под арку. Ага, правильно я определила: там кухня.
– О-го-го! –
Васюта явно польщён.
– Нравится?
– О-го-го! – повторяю в полном восторге. После моей шестиметровки эта кухня кажется дворцом. – Да тут жить можно!
Площадь – квадратов сорок, не меньше. В первую очередь подаюсь к длинному разделочному столу, где из особой стойки щерится десяток ножей, с виду – идеальной заточки. Слабость у меня к хорошим ножам, я уже говорила? Оцениваю сияющие на полках медные кастрюльки, кастрюли и кастрюлищи, сковороды и жаровни. В простенке рдеет угольями громадный открытый очаг. Места хватает и для широких стеллажей с припасами, и для полок с посудой, и для пары буфетов. Даже обеденный стол, придвинутый к окну, несмотря на внушительные параметры кажется чайным. Громадная русская печка одним боком втиснута в кухню, другим уходит в общий зал.
И ничего страшного. Печь как печь. В бабушкиной хате стояла почти такая же. Я тогда малая была, но совала любопытный нос во все щели и ходила за бабушкой по пятам, и то, как возилась она с ухватами, чугунками да сковородками, помню: что в детстве в голову легло, не забывается. Мы с ней часто вместе пекли блины: я наливала тесто, а бабушка отправляла сковороду в устье печи длинной чапелькой, а потом вытаскивала. Такие блины не нужно было переворачивать, они румянились сразу с двух сторон. А здесь к печи ещё и плита оформлена, вообще красота. К ней только приноровиться нужно.
Вот блинами, пышными и вкусными, мы сейчас и займёмся. Только проверим припасы: всё ли есть, что нам нужно?
На стеллажах в глиняных махотках обнаруживаю крупы и прочую бакалею. Немедленно чихаю от муки, сую нос в крынку со свежей простоквашей, нахожу котелок вчерашней каши и в лукошке с соломой – десятка три яиц. Есть и топлёное масло. Что ещё? Сковородок тут в избытке, сейчас подберу и по плите, и по руке.
– Отличная кухня, – говорю с воодушевлением. – Прекрасная кухня!
– Помочь чем? – вызывается хозяин.
– Справлюсь.
И правда, справлюсь. Главное, что печь уже вытоплена.
Отрадно встретить в чужом мире такой родной островок безопасности. От этой кухни, от этой печки на меня так и пыхает благополучием и покоем. Никогда ещё не бралась за готовку с таким удовольствием.
…А кухарку-то хозяин рассчитал, однако. Судя по всему, ещё и выгнал с позором. Ишь, к мальцу приставала. К сыну?
С кастрюлями они особо не дружат, значит, сами пока не завтракали. Мужчины, что с них взять… Ладно. Если ко мне с добром, и я тем же отвечу. Забалтываю теста побольше и сковороду подбираю соответствующую. Впрочем, мелкой посуды здесь не держат.
…Я укладываю готовые блины стопками, смазываю пёрышком, опуская его в растопленное масло, и чувствую, как потихоньку разжимаются клещи, что давили на горло со вчерашнего вечера. Жизнь налаживается.
Хлопает дверь со стороны улицы. Влетает и стопорится на пороге парнишка – долговязый, поджарый, в такой же, как у хозяина, льняной вышитой рубахе, в холщовых штанах, заправленных в сапожки. Нора, хоть и отяжелевшая от дегустаций и сметаны, гавкает и бежит знакомиться. Я, не выдержав, улыбаюсь.
– Привет. Ты кто?
– Я… Янек, – отзывается тот смущённо.
– Есть будешь? Садись, Янек.
Ещё бы он не будет! Да у него глаза, как у голодного лабрадора!
– А ты кто? – всё же осторожно спрашивает.
– Ванесса. Новенькая. – Как Гала меня представила, так и буду называться. – Сделай доброе дело, поищи мёду и чего там ещё можно к блинам подать.
– А к блинам что-то подают? – изумляется он.
– Варенье ещё можно. Рыбку всяческую, – просвещаю, выставляя на стол у окна тарелки, плошки для сметаны и розетки для сладкого. – Сёмгу, форель слабосолёные. Икру можно, но насчёт этого не знаю, есть ли. Руки иди мой, между прочим.
Он спешит к раковине. Я плюхаю на его тарелку два самых аппетитных, толстых блина – а у меня только такие и получаются! Нора, сума перемётная, кладёт морду парню на колени, и преданно заглядывает в глаза. Всё почти как дома. Только сметана не в банке, а в крынке, и доставать её оттуда приходится кусками, ложкой.
Сердце моё тает, как кусок масла.
Возвращаюсь к плите. Блинопеченье – как конвейер, остановок не терпит.
После третьего захода парень, похоже, осоловел. Щеки зарумянились, живот заметно округлился, как у сытого котёнка.
– Постой, не засыпай.
Пристраиваю на поднос стопу блинов, исходящую паром, сметану, мёд.
– Иди, отнеси Васюте на пробу. Кстати, он тебе кто?
– Дядька, – дожевав, отвечает парниша. Хоть и сыт, а на ходу отломил ещё кусочек и запихнул в рот. Подхватывает поднос, чистое полотенце из буфета и исчезает за дверью в зал. Я же ставлю на плиту чайник. Чутьё мне подсказывает, что в красивых фарфоровых банках в буфете самое место чаю. Заварив, подсаживаюсь к окошку и невольно возвращаюсь в мыслях к местному хозяину. Значит, племянник… Что, больше никого из родни?
Да что я гадаю? Всего два стула к столу приставлены. Вот и ответ.
Из зала скорым шагом проходит Васюта. Довольный. Глаза блестят. Окидывает – нет, охватывает взглядом всех и всё. Хозяин.
– А сама-то что, до сих пор сидишь голодная?
Ну да, увлеклась. От первого блина, что отложила себе на покушку, кусочек отщипнула, остальное скормила Норе. Пришлось пояснить:
– Пока не закончу, от плиты не отхожу, чтобы ничего не сгорело. С блинами ухо востро надо держать!
Он качает головой. Достаёт две кружки, разливает чай. Ставит на обеденный стол тарелку.