Сорванцы
Шрифт:
— Кроха, будешь вспоминать о нас?
— Гггее-ггее-муцц…
— Слышите? Он произнес что-то похожее на «гезенгуз» [36] !
Малыш смеялся и хлопал в ладошки.
— Берци, надо бы оставить какое-то сообщение о том, что мы здесь были.
— Здесь мог быть кто угодно. Но мы…
— Подождем его родителей.
Нет! Им не хотелось, чтобы родители Крохи подумали, будто они возились с малышом, надеясь получить какую-либо награду. Вовсе нет!
— У меня идея! — Берци вынул из кармана
36
Гезенгуз (gezentfuz) по-венгерски: сорванец.
Карчи одобрительно кивнул головой, потом достал свой значок и тоже приклеил его к коляске.
— Теперь отец ребенка будет знать, что это с нами он встретился на площади Героев.
Только Терчи не могла дать знать о себе. Что она заботилась и беспокоилась о малыше. В знак памяти она ставила поцелуи, несметное количество прощальных поцелуев, которыми она наградила малыша.
— Ну, теперь пошли. Они сейчас будут здесь. Я видел его мать на автобусной остановке.
Ах, как трудно было расставаться с Крохой! Малыша посадили на траву, вложили в ручки шапочку в горошек — пусть играет.
Сорванцы спрятались неподалеку от малыша за кустами, их было не видно.
…Трудный день выдался сегодня и для папы-туриста, и для мамы-туристки: они так и не встретились друг с другом. Беспокойство одолевало их, и наконец каждый из них твердо решил, что они никогда больше не будут ссориться, что на следующий день вновь отправятся на Крепостную гору — теперь уже вместе полюбоваться достопримечательностями Будапешта. Разными, правда, путями, но почти одновременно они попали на площадь Баттяни [37] , спустились в метро и затем электричкой доехали до Сентэндре. Один из них сел в первый вагон, другой — в последний. Оба внимательно смотрели в окно.
37
Баттяни — Лайош Баттяни (1806–1849) — граф, выдающийся общественно-политический и государственный деятель Венгрии, лидер дворянской либеральной оппозиции, а с 1847 года — председатель созданной в том же году Партии оппозиции. В этом качестве он в марте 1848 года стал премьер-министром первого венгерского революционного правительства. Казнен в октябре 1849 года по приговору австрийского военно-полевого суда.
Супруги не встретились и на автобусной остановке в Сентэндре. Она поджидала автобус (теперь ей и впрямь показался тяжелым туго набитый рюкзак), а он отправился на остров Пап пешком.
Папа-турист заглянул по пути в продовольственный магазин и купил там две коробки рыбацкой ухи и два батона салями: ну стоило ли ссориться из-за такого пустяка?!
Молодые люди одновременно подошли к кемпингу. Это одна из тех случайностей, которые сыграли важную роль в нашей истории.
Каждый из них уже тысячу раз пожалел об утренней ссоре,
— Милый!
— Дорогая моя!
— Какая случайность!
— О, бедняжка! Мне так не хватало тебя!
— А мне тебя!
И тут они разом спросили одно и то же:
— А малышка?!
И умолкли выжидающе.
— А малышка? — прошептала мать. — Тебе с ним очень досталось?
— Но ведь я… оставил его с тобой.
— Что?!
— Ребенок остался с тобой. Где он?
— Разве он не с тобой? Где он?
Они смотрели друг на друга словно пораженные громом.
— Где ребенок? — закричала молодая женщина. — Боже, куда ты его дел?
— Где ты его оставила? — прошептал мужчина. — Это безумие!
У обоих кровь отлила от лица. Женщина покачнулась, но муж успел поддержать ее.
— Ты шутишь, скажи, что ты шутишь! Какая дурацкая шутка!
— Шутка? Если бы это была шутка!
Ужас железными лапами сжал сердце, и сразу пришла страшная догадка:
— Мы потеряли его!!!
Но в этот момент невдалеке от них раздался звонкий голосок и появился Кроха. Он вез коляску и никак не мог понять, почему родители бросились к нему и чуть не задушили его своими поцелуями и объятиями.
— Гггее-гге-муцц!
А за кустами притаились три тени. Потом они проследовали мимо регистратуры, с достоинством поклонились седовласому портье и смело взглянули на милиционера:
— Добрый вечер!
Автобус мчался к Будапешту. Почти пустой. На заднем сиденье устроились трое ребят. Они сильно шумели.
— Шесть восемьдесят, двенадцать, семь тридцать! Шесть восемьдесят, двенадцать, семь тридцать! До меня дошло, почему у Панчане все в порядке. Шесть восемьдесят, двенадцать, семь тридцать. Что бы ты ни купил, она всегда насчитывает одни и те же суммы.
— Сорванцы, открываю заседание!
— Терчи, это я съел печенье.
— Да позабудь ты об этом!
— Нет! Я решил сам себя воспитывать. Вот не смог же я встать в шесть часов. В наказание не буду есть целый день. Даю себе зарок. Но я так люблю печенье…
Автобус мчится в Будапешт.
— А насчет значков хорошая была идея.
— Да, замечательная.
— И вообще здорово, что ты додумался, кто его отец.
— Мы прибыли вовремя. Родители малыша ни о чем не подозревают.
— Но ведь мы им расскажем.
— Терчи!
— Что?
— Ты была очень симпатична, когда Кроха спал у тебя на коленях. Это я так, к слову.
— Спасибо.
— А что скажут наши родители?! Ну и ну!
— А мы все им расскажем.
— Представляю, как папа стукнет кулаком по столу и сделает вид, будто сердится: этих сорванцов ни на минуту нельзя оставлять без присмотра!