Сошедшие с небес (сборник)
Шрифт:
Он пожал плечами.
— Я должен был сделать выбор. И вот это… — Он оглядел мраморные ступени, замершую толпу, затем поднял взгляд на удивительные шпили и купола города, и дальше — на высокое небо. — Это мир, который я создал…
Когда Иисус Христос промолвил последние слова, Бальтазар и горожане в толпе увидели, как он начал таять. Вместе с ним исчезли и жужжащие мухи, а невыносимая вонь сменилась пьянящим ароматом храмовых благовоний. Теперь он мог быть где угодно, и даже в нескольких местах одновременно. Он мог предстать сияющим видением на одном из холмов, а мог встать во главе армии, держа в руках меч, чтобы повести воинов в бой.
Все, что осталось от Спасителя здесь, — лишь слабый отблеск, надежда увидеть знакомые очертания в тени и несколько отставших мух — ничего больше, чего и боялся когда-то Бальтазар.
Он протолкался вниз по ступеням и выбрался из толпы.
Бальтазар брел по золотым улицам Иерусалима в одиночестве. Прежде он мечтал о сне, но теперь понял, что не будет ему ни сна, ни покоя в этом городе. Этот град слишком велик. Слишком славен. А он всего лишь человек. Возможно, он обратится в прах, в то время как верующая, никогда не знающая сомнений масса будет спасена. Эта кощунственная мысль почему-то утешила его.
Бальтазар вышел из города через одни из двенадцати великий врат, почти не заметив этого, и очнулся уже среди военного лагеря, в которой воины и вторящие им сонмы ангелов славили будущую неизбежную победу.
Оглянувшись на город, который, наконец, укрыла сгущающаяся тьма, он снова подивился, зачем всемогущему Богу возводить такие могучие укрепления. Снова вопросы, Бальтазар… Бессмысленные сомнения и вопросы… Шагая прочь от слепящего света, он понял, что стремится к одиночеству, тишине и чистоте.
Он понял, что наступила ночь, усталые глаза уловили нечто, похожее на мерцание звезд на темной небесной тверди.
Земля была твердой, сухой и пыльной. У него начали заплетаться ноги. Закружилась голова. Бальтазар упал, он потерял счет времени, пока над ним не забрезжил свет. Он вскрикнул и закрыл лицо руками в ужасе, и лишь потом понял, что на небо просто взошло солнце. Он оказался в пустыне. Да, она была ужасной, но и прекрасной также пустотой, над которой дрожал от жара раскаленный воздух.
Бальтазар шел мимо каменных россыпей и высохших костей. Когда наступил вечер, он отыскал убежище от внезапного ночного холода — расщелину у подножия гор. До него в этой пещере побывали и другие странники. От них остался кисловатый запах и выщербленные письмена на камнях.
Обшаривая каменный пол пещеры в поисках дров, Бальтазар провел пальцами по письменам. Буквы разных алфавитов складывались в слова, восхваляющие разных богов, которые, как он теперь знал, были ложными кумирами. И все же следы, оставленные другими паломниками, принесли в его душу странное облегчение.
Некоторые из недавних отметок были выщерблены на арамейском, одной и той же рукой. Внимательно изучив эти записи у костра, Бальтазар понял, что перед ним, похоже, слова старого пророчества, которое Мельхиор когда-то показал ему. Он оглядел эту грязную и жалкую нору совсем другим взглядом.
Судя по всему, чему он стал свидетелем, случилось невероятное — он оказался в той же самой пещере, в которой Иисус Христос нашел убежище во время своего испытания в пустыне. После всего, что он видел и слышал, сомнений быть не могло. Письмена были кривыми и неуверенными, словно писавший их испытывал сильные страдания, и завершались они несколькими грубыми крестиками подряд.
Огонь погас. Бальтазар сидел в темноте, ожидая восхода солнца и, видимо, окончания своих мучений. Он снова вспомнил первое путешествие в эти земли, своих друзей и ужасающее избиение младенцев, Иисус выжил, чтобы исполнить пророчество, нацарапанное на этих камнях. А остальные? Может, об этом и свидетельствовал его дар, может, он указывал на бессмысленную гибель сотен детей? И почему — этот вопрос снова вернулся к нему, не объясненный даже явлением Иисуса, — почему Бог допускает такое? Почему в этом мире существуют боль и страдания?
Сидя в темноте, Бальтазар покачал головой. Вот всегда так с тобой, услышал он голос Каспара. Слишком много вопросов, слишком много сомнений. И все, что он увидел в Новом Иерусалиме, не успокоило его.
Медленно разгорался рассвет, солнце поднималось из призрачных, горячих теней на востоке. Завыл бродячий пес. Прошелестел ветер. Глядя на пустынную землю, Бальтазар думал о том, как Иисус прятался в этой пещерке, о последних днях его испытания и о том, что он чувствовал и что он видел. И когда стало жарко и небо посветлело, Бальтазар взял уголек из остатков костра и принялся наносить на камень собственные письмена. Он давно уже не творил настоящее волшебство, но заклинание призывания вспомнилось с удивительной легкостью.
Артур Мейчен
ЛУЧНИКИ
АРТУР МЕЙЧЕН (1863–1947) родился в Уэльсе, изначально носил имя Артур Ллевелин Джонс. Он работал переводчиком, преподавателем, актером и репортером и одновременно писал произведения в жанре ужасов и фэнтези, берущие начало в легендах его родины. Говард Лавкрафт назвал Мейчена одним из четырех «современных мастеров» литературы сверхъестественных ужасов (наряду с Элджерноном Блэквудом, лордом Дансени и М. Р. Джеймсом). Вероятно, более всего Мейчен известен благодаря вышедшей в 1894 году повести «Великий бог Пан» (которую Стивен Кинг охарактеризовал как «пожалуй, лучшую (историю ужасов) на английском языке») и рассказу «Белые люди», а также романам «Сокровенный свет», «Огненная пирамида», «Три самозванца» и «Холм грез». Его лучшие рассказы вошли в сборник «Истории об ужасном и сверхъестественном».
Первая крупная стычка между британской и немецкой армиями произошла близ французской деревни Монс в августе 1914 года. Сражение закончилось кровавым и унизительным разгромом британских войск, и в сентябре Мейчен написал откровенно патриотический рассказ-фантазию для лондонской газеты «Evening News», описывая, как потустороннее вмешательство Святого Георгия и лучников, участвовавших в битве при Азенкуре, помогло британцам в сражении при Монсе. Однако вскоре после первой публикации рассказа многие люди начали утверждать, будто действительно наблюдали призрачных «ангелов Монса». Хотя Мейчен заверял, что у его рассказа нет подлинных оснований, история очень быстро превратилась в одну из первых «городских легенд», которые бытуют и по сей день.
«Примерно в это время варианты моего рассказа стали распространяться как подлинные истории, — вспоминает Мейчен. — Сначала эти истории проявляли схожесть с оригиналом… Появились другие версии, в которых между наступающими немцами и обороняющимися британцами опустилось плотное облако. В некоторых вариантах облако прятало наших солдат от атакующего врага; в других в нем скрывались сияющие силуэты, которые испугали лошадей немецкой кавалерии. Святой Георгий, если его и видели, куда-то делся — в определенных вариантах, рассказанных католиками, он присутствовал несколько дольше, — и больше не было ни лучников, ни стрел. Но пока что ангелы не упоминались, однако вот-вот должны появиться, и кажется, я отследил механизм, который привносит их в эту историю.
Я полагаю, что слово „сияющие“ связывает мой рассказ с производными от него, — продолжает Мейчен. — С распространенной точки зрения, сияющие и благодетельные сверхъестественные существа являются ангелами и никем иным, и именно так, мне кажется, лучники из моего рассказа стали „ангелами Монса“. В таком виде их с уважением и верой приняли повсюду, или почти повсюду».
Это было во время «отступления восьмидесяти тысяч», и власть цензуры — достаточный повод умолчать о прочих подробностях. Но это был один из самых ужасных дней того ужасного времени, день, когда смерть и разрушение были так близки, что их тень пала на далекий Лондон, и в отсутствие точных вестей сердца людей замирали от ужаса перед этой тенью, как будто их коснулись страдания воинов, гибнущих на поле боя.
В тот страшный день, когда триста тысяч солдат при поддержке артиллерии, подобно наводнению, наступали на маленькое английское войско, была на линии фронта одна точка, которая в то время подвергалась наибольшей опасности — опасности не поражения, но полного уничтожения. С разрешения цензуры и нашего военного специалиста эту часть фронта, вероятно, можно назвать выступом, и если бы этот выступ был сломан, то все английское войско было бы разбито, вся союзная армия обращена в бегство, и затем неизбежно последовал бы новый Седан.