Сошедшие с небес (сборник)
Шрифт:
Сейчас я в семидесяти милях от Фэрбенкса, там, где кончается асфальт, и шоссе Аляска переходит в шоссе Далтон; гипнотическую гравийную колею длиной в 414 миль, которая тянется через снега до самого Дедхорса, что на окраинах нефтепромыслов Северного Склона, возле Прудхо Бей. Двухполосное шоссе, по которому я еду, с двух сторон сдавливают синеватый лед и сухой снег, бесконечными квадратными милями синюшнои плоти они уходят к трудноопределимому горизонту, где упираются в белоголовые пики гор, застывшие над простором и холодом, как замерзшие волны.
Шоссе Далтон предназначено для перевозки грузов, по нему ездят девятиосные фуры вроде моей, и, если водиле
Здешние равнины жестоки и первобытны, а когда приходит зима, они превращаются в настоящее минное поле. Я видел случай в Аваланш Алли, почти посредине пути; людоедка-зима своим дыханием подморозила дорогу, и на ней перевернулась фура, в которой ехали муж и жена — их выбросило через лобовое стекло наружу. Потом с ними разобрались волки. Погода здесь стремится достать человека во что бы то ни стало, и замерзнуть насмерть в здешних местах — легкая смерть. Это нельзя не почувствовать. Ты едешь по шоссе, вдоль которого жмутся друг к другу елки, в глаза тебе блестит гладкий, как зеркало, замерзший Юкон, а небо Арктики смотрит на все это сверху. Каждый раз, когда я еду мимо реки, я представляю себе рыб, которые стоят в ледяной воде, неподвижные, как на некоторых современных картинах. Есть что-то незаконченное в этих местах, какая-то пустота, которую разум стремится заполнить. Бедность и уныние. Но я здесь не для того.
Чтобы добраться до Дедхорса, мне требуется тысяча галлонов дизеля, два больших термоса черного кофе и несколько шоколадных батончиков. Сахар и кофеин бодрят меня как надо. А еще я всегда вожу с собой блокнот. Люблю записывать. Даты; описания. Моя лошадка — тринадцатискоростной дизельный «Кенворт» с двумя выхлопными трубами. При полной загрузке хибарка тянет на 88 000 фунтов. 475 лошадиных сил, восемнадцать алюминиевых колес, сдвоенные задние мосты, суперсовременная коробка передач, пневмоподвеска. Плюс спальный отсек. Единственный дом, который я могу назвать своим, и он куда лучше того, в котором я родился. Но даже когда человек внутри мертв, это еще только начало. В «Послании к иудеям» сказано, что, когда мы попадем в рай, нас встретят там мириады ангелов, и души людей праведных станут совершенными. Мифы о безнадежности таковы, от них никому не бывает пользы.
Оба идентичных трейлера заполняются бакалеей, лекарствами, машинами; всем, что негде взять там, где температура ниже пятидесяти. Идущие в Дедхорс грузовики везут туда все, что только может понадобиться живым в безжизненном месте, а может, и больше. Водители грузовиков — все равно что доноры для рабочих Коноко Филипс, замурованных в своих ледяных капсулах на дальних отрогах Северного склона. Что касается дороги, то на шоссе Далтон приняты строгие правила.
1) Ехать только с горящими фарами, всегда.
2) Следить за дорогой впереди и сзади, нет ли облака пыли или снега, означающего другую машину.
3) Перед переправой убедись, что водители других машин знают, что ты собираешься
4) Никогда не останавливайся на дороге. Если съехать некуда, прижмись к обочине и зажги аварийные огни.
5) Соблюдай скоростной режим: слишком быстро движущаяся фура своим весом создает волну, из-за которой лед на переправе может покоробиться, а дорога — дать трещину.
И все равно перегруженные фуры то и дело продавливают истончившийся лед и уходят под воду, как не было; мне приходилось видеть, как дорога вдруг оскаливалась огромными зубастыми пастями полыней и проглатывала махины вместе с грузом, так что лишь осколки льда оставались плескаться в темной полярной воде. Иногда Богу нужны жертвы. Иногда дорога становится соучастником. Нет жизни, которая была бы неприкосновенна.
Видимость — это тема, которая здесь всегда свежа, и когда столбики отражателей пропадают в молочной белизне, мы цепями соединяем наши фуры вместе и сидим в кабинах, пережидая метель и слушая, как ветер снаружи рвется внутрь. Бывает, что снег забивает трубы вентиляции, и тогда водитель внутри может задохнуться, поэтому я всегда держу двигатель на малых оборотах, хотя теплее от этого не делается. Холод пробирает до костей, кровь замедляет свой бег и становится слышно, как она стучит в ушах, точно ты уже при смерти.
Здесь никто никого не знает, никто никем не интересуется и всем на всех наплевать. Люди приходят и уходят. Здесь нет ни камер слежения, ни блокпостов. Здесь можно быть кем хочешь. Делать что хочешь. Работа на Господа требует скрытности, и, хотя у ангелов есть плоть, похожая на полированный металл, и лица, подобные вспышкам молний, я обхожусь без таких предательских подробностей.
В 74-м, во врелля нефтяного кризиса, Далтон построили за полгода, его родителями были жадность и ложь. Шоссе чуть ли не ногтями прорыли там, где отродясь не было никаких дорог, и вот оно тянется вдоль мощной жилы трансаляскинского нефтепровода, которая, пробегая 800 миль, соединяет Дедхорс с портом Вальдес. Дальнобойщики проходят четыреста миль, но все знают, что это плохая дорога, большой риск. Не все доезжают до конца. Но нефтяным компаниям без разницы. Стервятники есть везде. Что до меня, то, по-моему, такие люди вообще не должны жить. Добавить их к списку проклятых.
Езда по ледовой дороге длится, кажется, целую вечность; чувствуешь себя потерявшимся в море. После двадцать восьмой мили мобильники теряют связь, но мне все равно некому звонить. Люди лишь тратят понапрасну мое время. Злоупотребляют моими лучшими намерениями. Я предпочитаю быть один, в своей фуре, чем болтать или слушать кого-нибудь. Я все уже слышал. Ложь, замаскированную под молитвы, похоть, ряженную верой. Мы живем в тяжкие времена, и мой Господь послал меня на Землю для того, чтобы я что-нибудь сделал с этим. Все на Земле было создано Им и для Него. И Он прежде всех вещей, и в Нем все вещи держатся вместе. Ибо Он поставит своих ангелов стражами над миром.
И те, кто забывает об этом, заслуживают тысячи смертей.
Съезжая по склону вниз, моя фура оставляет за собой шлейф выхлопных газов, которые изрыгает через две трубы, и в хорошую погоду я забываюсь в шелесте моих шин по гравию. Он словно вводит мня в транс и позволяет забыть все дурное; по крайней мере, пытается. Самые тяжелые ночи — это когда сталкиваешься с авариями. Лица агонизирующих людей, зажатых железом, молящих об избавлении. Складные карманные ножи, смятые зады, раскрошенные лобовые стекла. Я становлюсь на колени и утешаю их, а жизнь утекает из их напуганных глаз.