Сошедший с рельсов
Шрифт:
– Я видел, как ты крадешь компьютер. Что мне теперь прикажешь делать?
– Пожури меня и скажи, чтобы я больше так не поступал.
– Уинстон, я сомневаюсь, что ты…
– Послушай, компьютер на месте, я никому не нанес никакого ущерба.
– Ты это делаешь впервые?
– Разумеется.
Тут я припомнил, что у нас время от времени исчезали компьютеры. Вот почему их начали прикреплять к стенам стальными тросиками.
– Знаешь, – продолжал Уинстон, – мне будет очень неудобно, если ты проговоришься.
Я почувствовал себя неуютно. И немного разнервничался. Передо мной стоял Уинстон – мой товарищ
– Давай обо всем забудем. Хорошо, Чарлз? Обещаю, больше не буду.
– Позволь секунду подумать.
– Конечно. – Прошла секунда, другая, и он добавил: – Я тебе скажу, почему твой благородный порыв может обернуться для меня геморроем. Не только потому, что меня выпихнут с работы. В принципе, это не самое главное. Я буду с тобой откровенен. Ладно?
– Ладно.
– Главное вот в чем. – Он плюхнулся на стул Тима. – Присаживайся, а то такое впечатление, что ты собираешься выпрыгнуть в окно.
Я сел.
– Дело в том…
Уинстон помедлил.
– Ничего особенного, – успокоил он меня. – Просто я был наркоманом.
– И только?
– Ну хорошо, хорошо, я продавал на тусовках наркотики.
– О!
– Только не пялься на меня так: я толкал не Г, а преимущественно Э [19] .
Я стал вспоминать, с каких пор наркотики стали называть буквами алфавита. Интересно, хватает нашей азбуки на все известные травки?
19
Г – героин; Э – экстази.
– Я этим занимался в колледже. – Уинстон поскреб татуировку на руке. – Лучше бы пахал в школьном кафетерии. Куда проще.
– Сколько тебе дали?
– Десять. А отмотал пять. Пять с половиной в Синг-Синг [20] . Но показалось, сто.
– Сочувствую, – сказал я, хотя не совсем понимал почему: из-за того ли, что Уинстон когда-то загремел в тюрьму, из-за того ли, что застукал его на краже компьютера, влекущей за собой новую отсидку, или из-за того и другого.
20
Синг-Синг – тюрьма строгого режима в штате Нью-Йорк.
– Сочувствуешь? И только-то? А между тем, речь идет о несостоявшейся карьере. Я выбыл из жизни, отстал от ровесников на шесть лет. Не получил диплома колледжа. Не приобрел профессионального опыта, кроме расстановки книг на полке в тюремной библиотеке, но это, я думаю, не в счет. Даже если бы я окончил колледж, никто не пригласил бы меня на ответственную работу. Мой зачетный балл [21] на первом курсе был 3,7, а теперь я так низко пал, что разношу почту.
– А про тебя знают, что ты мотал срок?
21
Зачетный балл – характеристика
– Здесь?
– Да.
– Естественно. Надо почаще заходить в экспедицию. Коллектив – мечта правозащитника: два бывших жулика, два дебила, бывший наркоман и бывший алкан. Последний, кстати, контролер качества.
– А почему ты не вернулся в колледж, когда вышел на свободу?
– А кто заплатит за мое образование – ты?
Вот как он повернул.
– Я освобожден условно-досрочно. Для таких, как я, установлены всякие правила: нельзя без разрешения уехать из штата. Дважды в месяц нужно встречаться с офицером полиции, курирующим досрочно освобожденных. Нельзя общаться с теми, о ком известно, что они замешаны в преступлениях. И… да, конечно, нельзя умыкать компьютеры. Так что я могу погореть очень сильно. Но с другой стороны, есть еще одно правило – освобожденным условно-досрочно не дают заработать как следует. Знаешь, сколько мне платят за то, что я разношу почту?
Мы могли обсуждать обожаемый нами спорт, но в социоэкономической сфере стояли на разных полюсах. Уинстон имел судимость, а я нет. Я занимал ответственный пост, а он служил разносчиком почты.
– И сколько на твоем счету компьютеров?
– Я же тебе сказал, это в первый раз.
– В первый раз попался. А сколько раз не попадался?
Уинстон откинулся назад и согнул в локте руку – ту, в которой держал кусачки.
– Пару раз, – пожал он плечами.
– Допустим. – Я внезапно почувствовал сильную усталость. Потер лоб и посмотрел на кончики ботинок. – Не знаю, что с тобой делать. – То же самое я мог бы сказать обо всем другом.
– Почему не знаешь? Прекрасно знаешь. Я открыл тебе душу. Признаю: вел себя глупо. Обещаю: больше не повторится.
– Ну хорошо. Я никому ничего не скажу.
Трудно объяснить, отчего я принял такое решение. Может, оттого, что был вором не меньше Уинстона. Ведь я взял деньги из фонда Анны. Поздно вечером, когда меня никто не видел. А разве воровской закон не гласит: «Никогда не сдавай товарища»? И Уинстон отпустил бы меня с миром, окажись я на его месте.
– Спасибо, – произнес он.
– Но учти: если я услышу, что у нас снова пропал компьютер…
– Послушай, я хоть и вор, но не дурак.
«Что верно, то верно, – подумал я. – Дурак – это я».
Сошедший с рельсов. 17
Папа…
Слово, которым я не мог наслушаться днем, безмерно пугало среди ночи. Оно звучало, как пожарная тревога в кромешной темноте кинотеатра во время демонстрации фильма, – обычное дело в домашней драме с участием меня, Дианы и зеленоглазой женщины.
– Папа!
Я окончательно проснулся и кубарем скатился с кровати.
Мгновенно вспыхнула паника. Я всеми силами пытался ее отогнать и сосредоточиться на чисто физическом действии: босиком преодолеть холодный неосвещенный коридор.
И добежать до комнаты Анны.
Я врубил свет – пока одна рука нащупывала выключатель, другая уже тянулась к дочери. И хотя яркое электричество заставило меня зажмуриться, я успел заметить, как ужасно выглядела Анна – у нее случился диабетический шок.