Сошел с ума

Афанасьев Анатолий Владимирович

— Когда-нибудь, — сказал я без всякого сожаления, — ты просто вытрешь об меня ноги, как о половую тряпку. Сейчас я зачем-то тебе нужен, а завтра…

— Завтра все будет точно так же, — заверила она так убедительно, что, будь мне двадцать лет, я бы поверил.

— Почему ж обращаешься со мной, как со слепым котенком?

— О чем ты? — она допила свое шампанское.

— Куда мы летим? Зачем? Кто ты? Чем занимаешься? Полная тьма.

— Неужели не понимаешь?

— Что не понимаю?

— Я же берегу твои нервы.

Эта фраза подействовала на меня странно. Словно вернула из злодейского мира, куда я неожиданно окунулся с головой

и где люди стреляли друг в дружку из окон, а безобидных пожилых граждан для вразумления били мордой о капот, вернула в ту реальность, в которой я благополучно протянул свой полтинник и в которой такие понятия, как «нервы», «работа», «усталость», «добрые чувства», имели свой первозданный смысл. Нынче, как известно, большинство из этих и им подобных слов употребляют лишь для того, чтобы поиздеваться над убогим совковым бытом.

Полина начала клевать носом и, положив голову на мое плечо, мирно задремала. Тоже сценка из давних, незабвенных времен: намаявшаяся женщина доверчиво отдыхает на плече своего избранника. Стараясь ее не тревожить, я закурил и более внимательно оглядел салон. Публика разношерстная, чистая, респектабельная, и на удивление — ни одного клубного пиджака. Люди как люди — пожилые пары, тихонько переговаривающиеся, солидные господа, накачивающиеся спиртным на халяву, две-три прелестные, модно упакованные девчушки, возможно, отправившиеся на поиски нелегкого топмодельного счастья, — полусонная атмосфера комфортного полета на высоте за десять тысяч метров. Философски рассуждая, человечество веками билось лбом о мерзлую землю, чтобы создать наконец для кучки обеспеченных людей возможность столь необременительного передвижения на громадные расстояния…

Один человек мне, правда, показался подозрительным. Примерно моих лет мужчина в серой «тройке», худенький, с аккуратной прической, но с каким-то чересчур настырным взглядом. Он сидел на два ряда впереди, развернувшись боком, делал вид, что читает газету, но на самом деле пристально наблюдал за салоном, цепляясь глазами к каждому предмету. По мне тоже мазнул липким оком и, почудилось, подмигнул. Я отвернулся, поманил стюардессу, старинным жестом обозначив, что прошу рюмашку, а когда снова взглянул на любопытного господина, он еле заметно поклонился, улыбаясь одними губами.

Полина, хотя и сопела в ухо, но все видела и сонно буркнула:

— Не обращай внимания, дорогой. Это Кирюха.

— Какой еще Кирюха?!

— Охраняет нас. Майор. Не волнуйся.

Майор! Ну что ж, почему бы нет? Получив чашку с виски, я указал ему на соседнее свободное место, приглашая присоединиться. Он резво вскочил и переместился к нам, прихватив с собой бутылку нарзана.

— Может, чего-нибудь покрепче? — предложил я развязно.

— Не могу. Служба, — сверкнул белозубой улыбкой.

— Ну что, Кирюша, доложи, — произнесла Полина, не размыкая глаз.

— Все в норме, шеф. Никаких хвостов.

— Дальше.

— Акция пройдет по плану. Сегодня вечером.

— Спасибо, дружок. Теперь можешь выпить, ничего. А то Мишенька мой заскучал.

С майором Кирюшей, получившим официальное разрешение, мы к концу перелета набухались до такой степени, что побратались. Даром что худенький, он цедил виски так, что невозможно было угнаться. А когда подали обед, подчистил поднос до последней крошки, как беркут, добродушно пояснив, что не такой он богач, чтобы оставлять дармовую жратву. У нас с ним вскоре нашлось много общих воспоминаний, как у всех собутыльников на Руси. В Париже он бывал не раз и сказал, что там скучара невыносимая, но если иметь бабки, то можно найти пару приличных мест для времяпровождения. Но не больше. Иное дело Митино, где у него квартира. Там он, оказывается, в каком-то занюханном водоеме на удачной зорьке берет зараз по полпуда леща.

— Это ты соврал, брат, — возразил я, проглотив неизвестную по счету чашку. — Откуда лещ в стоячей воде? Вот в Москве-реке действительно прежде водился угорь. Искажу тебе, Киря, если глушить угря динамитом, можно потом его даже не коптить.

— Все это верно, — согласился майор. — Но лещ в Митино есть. И знаешь почему?

— Почему?

— Потому что его там разводят. И знаешь кто? Витя Мосолов, миллионер хренов. Поспорил с кем-то из друганов по пьяни, что разведет. И развел. На тыщу баксов спорили. Да теперь в Митино леща хоть детским сачком вынай из пруда. Не знают, куда девать. Всем осточертел этот лещ. Купаешься, допустим, а он тебя за ногу — цоп! Такие лещины, вот с мою руку, а зубищи как у акулы.

— Не верю, — сказал я. — Лещ — мирная рыба. Это же не щука.

— Мутанты, — объяснил майор. — Ты что думаешь, в Москве народ чокнулся, а рыба в разуме? Так не бывает… Ну что, покличь, кореш, стюардессу. Она тебе вроде глазки строит.

До Парижа долетели незаметно. Я вообще перестал что-либо соображать, но твердо знал одно: женщина, которая крепко спала на моем плече, мне дороже всего на свете.

7. СУПЕРМЕН

Прилетели в лето. С трапа самолета в обнимку с майором шагнули прямо в паровой котел. Больше ничего не помню вплоть до гостиницы. Постыдный алкогольный провал памяти. Проснулся на роскошной кровати, валяюсь поверх покрывала одетый — в брюках и пуловере. Через открытую дверь вижу: в гостиной за ореховым столиком Полина беседует с каким-то незнакомым мужчиной. Спаленка, с высоким потолком и хрустальной люстрой, меблированная под старинный будуар, несколько раз плавно качнулась и укрепилась в стоячем положении. Я сразу догадался, что наступил вечер: лампы горели.

Полина — в полупрозрачном то ли пеньюаре, то ли платье, свет падает на лицо — оживлена, глаза блистают. Мужчина в вечернем стального цвета костюме, темноволосый, с четким, красивым лицом. По виду лет около сорока Тихие голоса, слов не разобрать. Но по тому, как собеседники склоняются друг к другу, еще по каким-то неуловимым признакам заметно, что они давно знакомы и беседа для них не обременительна.

Мне не хотелось подавать признаки жизни, да и не был я уверен, что это удастся. Но выпить пива или хотя бы воды тянуло нестерпимо. Собрав волю в кулак, я тихонько покашлял. На этот звук Полина отозвалась, как на зов свирели. Вскинулась, потянулась. Одним мягким движением очутилась в спальне и опустилась в ногах. Блаженный аромат родных духов.

— Милый, ты как?! — и в голосе тревога, и ничего более.

— Пить хочу!

Помчалась куда-то, мгновенно вернулась — о, Господи! — с банкой пива. Пальчиком ловко отколупнула крышку, протянула мне. Хлебал, захлебывался — на грудь под пуловер протекла ледяная влага. В мозгах после короткого замыкания — просветлело.

— Ну? Легче?!

— Я думаю… этот майор… Он чего-то подмешал. Выпили-то ерунду…

— Конечно, конечно… Литра два. Не больше. Бедный мальчик!

— Мы где?