Сошел с ума
Шрифт:
— Она разве жива?
— Почему она должна быть неживой?
— Свидетель.
Трубецкой жизнерадостно гоготнул:
— Тогда уж сообщник, будет точнее. Мишель, скоро убедишься, как я на самом деле к тебе отношусь. Тебе будет стыдно за свои подозрения.
— Пожмите друг другу руки, — строго сказала Полина. Мы повиновались. Я сделал это с удовольствием. Как бы там ни было, его рука была рукой сверхчеловека. Мастер кэндо и ушу. Лучший в Европе, говорила Полина. Любимый ученик тибетских старцев из ущелья Лао. Вполне возможно, это так. Во всяком случае, за время нашего знакомства я ни разу не видел его в дурном настроении, как ни разу не слышал от него словечка правды, пусть вырвавшегося
— Ну ладно, — Трубецкой окинул меня ласковым взглядом сытого людоеда. — Все эмоции побоку. Радость встречи забыта. Времени мало. Через три часа у меня самолет. Вы с Полиной вылетаете вечером… Теперь, Мишель, расскажи все подробно. От точки до точки. Ничего не упускай. Напиши новый роман для нас двоих.
Мой рассказ занял минут двадцать. Я действительно старался ничего не упустить. Вплоть до того, что описал кабинет, в котором принимал Сидор Аверьянович. Трубецкой задал несколько вопросов, которые показались мне несущественными. Полина молчала, мелкими глоточками прихлебывала вино, подбадривала меня тем, что изредка незаметно гладила по коленке.
— Значит, до Сырого не довели?
— Кто такой Сырой?
— Есть там один… Лучше не спрашивай. Это кличка. Но не лагерная, нет. В зоне он не успел побывать. Любит прохладную сырую кровцу, это да… Давненько мы с ним не встречались, да видно, придется. Последний разочек.
Меня интересовало другое. Что будет с Катей? Я прекрасно понимал, что в сущности больше не нужен ни Циклопу, ни Трубецкому. Полине не нужен тем паче. Козырная шестерка из вчерашнего покера. В том, что эти двое продолжали со мной нянчиться и даже делали вид, будто я равноправный партнер в каких-то махинациях, была загадка, непосильная для моего ума.
— Эдуард, спаси дочь. А меня, если хочешь, убей.
Безнадежность, прозвучавшая в моей просьбе, удивила меня самого. Трубецкой посмотрел долгим взглядом, в котором было больше удивления, чем сочувствия.
— Мишель, дорогой, — произнес с предельно искренней интонацией. — Вся беда твоя в том, что не считаешь нас за людей. Верно?
— Ну зачем уж так…
Полина поцеловала меня в щеку.
— Не спорь, милый. Ты же знаешь, он прав. Но ты ошибаешься. Эдуард спасет твою дочь и мою заодно. Через несколько дней мы все будем в полной безопасности.
— Зачем ему это? — в каком-то мистическом напряжении я опустил глаза. — То есть какой смысл тебе, Эдик… Ну, иными словами…
— Подумай, — прежним веселым голосом отозвался Трубецкой. — Мы же с тобой оба декабристы.
Не дождавшись ответа, вернулся к делу.
— Поля, главное — аэропорт. Туда их набьется, как воронья на падаль. Прошу прощения, сравнение хромает… Поля, уходите строго по схеме. Никаких изменений.
— Эдичка готовит иллюминацию, — доверительно поделилась Полина. Они оба были веселы, беспечны и удивительно подходили друг другу. Как кий и луза. По некоторым признакам я догадывался, что между ними существовала телепатическая связь. Им виднее, были ли они людьми. Вчера в номере, в пароксизме запоздалого сострадания, я попытался разыскать на плече Полины след недавней пулевой раны. Ничего не обнаружил, кроме небольшой, как третья грудка, выпуклости с голубоватой точкой посредине. Не исключаю, что влюбился в инопланетянку. С той планеты, где регенерация тканей, как и возгорание чувств, происходят с иными скоростями.
— Мишель,
Боже мой, я сидел с закрытыми глазами, сжимая в руке пустой бокал. Удобно опираясь на Полину.
— Потерпи, в самолете поспишь… Дай телефон Федоренко.
Действительно, в гостинице Федоренко вручил мне телефон, по которому в случае необходимости его можно разыскать в любое время. Но куда я его сунул?
— Наверное, он у тебя в портмоне, — подсказала Полина. Точно. Визитка Федоренко, и на ней девять стремительных цифр. Чтобы связаться с абонентом, Трубецкому понадобилась минута. Разговор тоже был недолгий. Трубецкой назвался и сказал:
— Писателя не ищи, Иван. Мы его пока подержим у себя.
Потом с унылым видом слушал, что говорит Федоренко. Похоже, тот говорил что-то такое, что было Трубецкому не по душе.
— Это напрасно, Иван, — заметил он без особого осуждения. — Это ты зарываешься.
Потом опять слушал. Потом сказал:
— Ты всегда был самодовольным кретином, Ванечка. Но вот совет ради старого знакомства. Спрячься, отсидись в кустах.
Что ответил Федоренко, никто не узнал: Трубецкой сразу повесил трубку. Поглядел на нас с Полиной удрученно:
— Если бы вы знали, дети мои, как иногда скучно жить.
Но выпил бокал вина и приободрился.
— Что ж, я готов. Откланиваюсь. Ведите себя прилично. До встречи в Москве.
В этот момент черт меня дернул козырнуть совковым интеллектом:
— Послушай, Эдуард. И ты, Полечка. Я вот все думаю, ситуация все-таки сложная. Может быть, следует обратиться за помощью в прокуратуру? У меня есть кое-какие старые каналы…
Трубецкой передернулся, как от щекотки. Наконец-то я его достал.
— Мишель, лучше бы ты этого не говорил, — глаза брызнули смехом, как кипятком. — Поля, дай Мишелю водки. Ему надо.
Уходил, согнувшись, словно неся на худых плечах тяжкий груз ответственности за все неразумное, дряблое человечество.
Долетели с Полиной без проблем. Венеция, с ее дворцами и каналами, где я так и не поплавал на гондоле, канула в крутящийся мираж моего нового бытования, который отчасти и напоминал затянувшийся слепой полет. Летели на нашем «Ту—134», похоже, одном из последних, удержавшихся в воздухе: авиацию уже года два как приватизировали. Судя по сообщениям газет, она осыпалась с неба, подобно осенним листьям. Этот, наш, на котором летели, тоже тянул из одного самолюбия, чихал и жутко скрежетал лопастями, мечтая о теплом ангаре.
Полина весь день вела себя, как послушная, преданная и в чем-то тайно виноватая жена: оказывала множество знаков внимания, ни в чем не перечила, милыми ужимками и нежными прикосновениями, только что не мурлыча, давала понять, что наше счастье не за горами. В самолете не отпускала мою руку, а я, в полудреме, ни с того ни с сего начал подсчитывать, сколько плюсов и минусов принесло мне знакомство с ней. Что было до встречи? Худо-бедно налаженный быт, перспектива обеспеченной, спокойной старости, может быть, две-три новые книги (где ты, Сухинов?), которые, чем черт не шутит, осветили бы мой закат печальной улыбкой запоздалого признания. Что же имею теперь? На чем, как говорится, сердце успокоилось? Квартиры, можно считать, нет — раз. Налаженный быт псу под хвост — два. Здоровье подорвано психушкой и побоями — три. Будущее расплывчатое, двоякое: либо убьют, либо посадят — четыре. Это минусы. Что же в плюсах? Сто тысяч долларов в кармане и любимая женщина, авантюристка и бандитка, под боком. Что ж, по здравому размышлению баланс примерно равнозначный, чаша весов в равновесии. Другой вопрос, надолго ли сохранятся плюсы.