SoSущее
Шрифт:
Наступала кульминация огненного очищения. Божественные сестры расправили свои крылья и, наклоняясь друг к другу с разных сторон алтаря, полностью укрыли кандидата от устыжающего огня. Теперь Деримович был надежно защищен, и державшие покрывало Исидоры отошли в сторону.
Платон вздохнул, под надежной защитой нетленных крыльев богинь недососку ничего не угрожало. Но он ошибался. Защита была временной — до команды Председателя.
— Воистину нет предела коварству гельмантову, — Волновым распевом прозвучал голос Сокрытого после того, как стихла оратория. — Во имя целей каких головы сложили вы, храбрые: одни — пяди земли Дающей алкая; вторые — пядь защищая, — во все времена, в эпохи далекие, в эры глубокие. Вы, сторукие и многоокие, большие и малые, бодрые и усталые. Падшие
Да, с куполом что-то происходило. Беспорядочные метания лучей по Лонному залу, минуту назад создававшие все богатство переливчатого и за счет огромного количества источников достаточно ровного освещения, вдруг обрели ритм. Под речитатив председателя они, словно маленькие капельки ртути, стали собираться в один большой сгусток, который кружил на полу, то стягиваясь в невыносимо яркое пятно, то рассыпаясь на отдельные брызги, — но при всей сложности траектории па-де-де света имело четкую направленность — сходящимися кругами к алтарю с лежащим на нем узурпатором правды двух истин.
И одновременно с продвижением танцующего блика над неподвижным, словно находящимся в глубоком трансе Деримовичем, раскрывались крылья его охранительниц, предъявляя его наготу гневу павших героев.
— …полегшие и не восставшие, убитые «ради», и не отмщенные «для», — продолжал накалять атмосферу голос председателя, — воители света, ратники дня, в ночь вовлеченные, тьмой облаченные, сыновьями забытые, камнем накрытые, устыдите предъявленного, сожгите отъявленного, sacerum vivum comburere [284] . Нема!
284
«Сожгите проклятого живьем» (лат.).
— Нема! Нема! Нема! — подхватил зал.
Спираль танца света как раз остановилась в центре, прямо на алтаре. Яркость светового пятна была такова, что Ромка засиял, как бриллиант в луче лазера. Красиво, но эта световая феерия для сосунка могла закончиться летально. От чудовищной концентрации фотонов устыжения его тело выгнулось дугой, рот открылся, и из него на манер териарховой ширы стало выползать влажное сосало, как будто желая разом покончить с собой, а заодно и со своим носителем. Сам же Деримович, после того как над ним распростерли крылья божественные сестры, казалось, находился в глубоком трансе. По его телу пробегали волны конвульсий. Возможно, он все чувствовал, но, чтобы не покинуть самовольно места казни, был гипнотически обездвижен. Хотя Ромка нагрелся до такой степени, что начал парить, его рудимент совершенно не боялся «устыжающего огня» и, буквально разодрав сосунку рот, появился перед симфонией испепеляющих взоров во всей своей первозданной миллионолетней красе.
И вот уже не только пар, но и дым стал отделяться от обреченного кандидата, а его берегини, сестрицы Сиси и Нефти, все так же стояли у его ног и головы с опущенными крыльями.
Происходило что-то непонятно, чудовищное, несуразное. Ценнейший, большого природного дарования недососль, пройдя труднейшие, а на отдельных этапах буквально смертоносные испытания, теперь просто сгорал на жертвеннике, как какой-нибудь кузнечик под увеличительным стеклом юного садиста. И Платон не выдержал: глядя на то, как дергается в судорогах выгнутое полумесяцем тело Деримовича, он тихо застонал и уже хотел поднять руку с лежащим под ней белым платом, как вдруг его внимание привлек странный оборот в, казалось бы, безвариантном сюжете ордалии. Онилин увидел, как обнажившееся сосало его подопечного буквально выстрелило из всех своих пиноцитов живительной сосенцией — и та, сверкнув в ослепительном луче мириадами капелек, буквально пропитала облако смертных испарений Романа. И вслед за этим произошло чудо. Такое, что все присутствие, включая Высшую коллегию арканархов, ахнуло. Похоже, Храам еще не встречал подобного иллюзиониста. Ромку Наха.
Под нараставшие возгласы восхищения и ужаса сгустившееся над Деримовичем облако стало принимать какие-то странные, меняющиеся каждую секунду формы, в которых можно было угадать то змееногих нереид, то многоруких женщин, — раз от разу искрящийся дым собирался в плотные сгустки, образуя фигуры, потом распадался и, распластавшись над бездвижным телом сосунка, через мгновение сгущался в новые химеры.
— Защита, есть ли у вашего подопечного имена сокрытия? — раздался голос председателя, вернувший Платона в суровую реальность.
— Его тайное имя по легенде Нах, — ответил Платон, повернув голову к пустому креслу, и, спохватившись, добавил: — Мессир.
— Наху будет хана, — подвел итог председатель, выделяя явно неуместное для Сокрытого слово «хана». — Сейчас она родится, его HannaH.
Вот оно в чем дело, глядя на обретающее форму облако, размышлял Платон. Нах становится Ханом, и между ними — ХаннаХ, именно так, на арамейский лад, произносит председатель имя родившейся из его недососка невесты-силы. Силы, назвавшейся «милостью». Наверное, таким же образом из Адама родилась Мадам или Дама, та самая, которую впоследствии назвали Хава. Адам был красной землей, а стал красным господином. А Ромка — Ромка из Наха становится Ханом, двуликим женихом в силах.
Облако над Деримовичем сгустилось и приняло веретенообразную форму, потом в нем появились перетяжки, от которых стали расти дополнительные веретенца. Из-за ярчайшего света облако сияло точно ядерный гриб, и вдруг в одно мгновение сияние прекратилось — туман сгустился до такой степени, что стал преградой свету. И через несколько секунд все смогли разглядеть, что из себя представляла эта преграда: на кандидате лицом к лицу лежала белая девушка — живой щит, спасший его от огня устыжения.
Что должны были чувствовать терафимы павших героев, глядя с высоты купола на хрупкую фигурку Анны, покрывшую супостата? Какой ненавистью должны были пылать их глазницы, чтобы… Чтобы жечь эти белые ягодицы, острые лопатки, нежные стопы? Нет такой ненависти, нет мщения такого, чтобы не красного жениха устыжать до полного сгорания, а невинную белую невесту его, милость Божжию.
Все было кончено. Купол проиграл, и вначале единицы, потом десятки, сотни, тысячи глаз стали отводить свои лучи от алтаря, отчего карательная линза постепенно теряла фокус: буквально несколько секунд, и уже ничто не напоминало о страшном испытании. Ничто, если не брать во внимание взявшуюся буквально из ниоткуда, но вполне осязаемо лежащую на Деримовиче Анну-спасительницу.
— Хан Пердурабо, — раздался голос Председателя.
Деримович открыл глаза и, увидев прямо перед собой лицо своей Анны, расплел руки на груди и обнял девушку. Неожиданно легко, как будто его невеста все еще была соткана из дыма, он сел, при этом Анна каким-то змеиным движением сумела перебросить вытянутые ноги за спину жениха и соединить их в замке. Даже издалека было видно, что она обвивала его так плотно, что Ромка и Анна стали представляться одним целым — нераздельными близнецами. Хотя, когда недососок поднялся, на ум Платону пришло другое сравнение: Хан и Ханна теперь казались ему не сросшимися близнецами, а сцепившимися в любовном объятии стрекозами или мухами.
Анна, небольшая, просто крохотная в сравнении с его покровительницами Сиси и Нефти, сидя у него на бедрах, преданно глядела на своего кумира, не собираясь, по всей видимости, ни слезать, ни испаряться.
— Да, мессир, — пытаясь выглянуть из-за головы новоявленной возлюбленной, сказал кандидат, приняв обращение на свой счет.
Он сделал шаг вперед по направлению к Суду и остановился в нерешительности, осознав, что его Ханна повернута к Высшей Коллегии своим прекрасным, точеным, почти мраморным, но все же задом. Он постарался прикрыть ее белые ягодицы руками, но жест вряд ли бы смотрелся пристойнее невинной наготы. И тут ему на помощь пришел сам Сокрытый.