SoSущее

Егазаров Альберт

— Продолжайте, кандидат, не стесняйтесь, видеть Ханну — высшее наслаждение.

— Мессир, — произнес Деримович, пытаясь сдвинуть, хотя и безуспешно, высшее наслаждение в сторону, — мессир… — и замялся, не зная, как выразить переполнившие его чувства.

— Продолжайте, кандидат, — мягким благожелательным голосом поощрил его председатель.

— Мессир, это я?.. Я вынес этот страшный огонь? И я не сгорел, мессир? — Ромка явно не находил слов для того, чтобы передать ощущения от своего второго рождения, да еще и с обвившей его шею близняшкой. — Я это я, мессир?

— Ну, пока мы видим, что вы не огонь вынесли, кандидат,

а вполне себе Ханну, — пошутил председатель, и Ромка услышал, как среди присутствующих раздались сальные смешки, — но тем не менее вы получаете титул «господин все выносящий». — Смех перерос в хохот. — Что очень неплохо — и в контексте, только что отмеченном уважаемым собранием, и в том, скажем так, штатном, что призван отметить истинную стойкость адельфа в любых испытаниях… — председатель замедлил речь, дожидаясь полной тишины, и когда она стала звенящей, продолжил в более официальном ключе. — Повернитесь же, кандидат, чтобы званые, избранные и допущенные могли лицезреть нового брата в объятиях своей несокрушимой «милости», Ханны-защитницы, невесты-воительницы… Брата Амора Хана Пердурабо призываем стать лицом к досточтимому собранию.

— Но такой есть у нас, брат Пердурабо. Анарх Алистер [285] в отсеке любомудров сидит, — раздался голос из правого крыла присутствия.

— Алистер Пердурабо — самозванец, досточтимые братья, и принят он был без Высшего Суда Верховной Коллегии, а по обряду сомнительной консистории Ордена Восточного Храма, уложения которого не только не получили должной конфирмации в старшем раскладе наблюдательного совета непреложных арканархов, но и не привели к сколь-нибудь значимому консенсусу во всей фратрии.

285

Уже упоминавшийся выше Алистер Кроули. — Вол.

Зал одобрительно загудел, а кто-то нашел речь председателя достойной наивысшего принятого и уложенного одобрения:

— Нема! Нема! — тут и там раздавались выкрики призываемой благодати, пока их не оборвал низкий звук, какой обычно издают большие полые рога горных баранов.

Платон смотрел на возрожденного в огне недососка и недоумевал: ужель тот самый Деримович, что днем ранее улыбался невинной улыбкой комсомольского дегенерата, преданно заглядывая в глаза и мямля «дядь Борь»?

А сейчас, надо же, Амор Хан Пердурабо! Такому и активы не жалко передать! Хотя о чем это он, какие активы! И вернуться он обещал в солнечный Лугдунум к ненаглядной своей Анели.

Бывший Ромка Нах, а теперь без пяти минут брат Амор Хан Пердурабо-Деримович, подошел к месту окончательной конфирмации, которой должна завершиться метаморфоза недососка в полноценного олеарха-гельманта. Ханна, вращая по сторонам аккуратной головкой, все еще восседала на чреслах Деримовича, чем укрепляла подозрения присутствующих в том, что не просто так она угнездилась — слишком уж блаженно улыбался кандидат — в точности как сцепленные со своими шакти бодхисатвы на буддийских танках [286] северных толков.

286

Действительно, в буддийской иконографии бодхисатвы часто присутствуют не одни, а со своими шакти, соединенными в сексуально-сострадательном соитии яб-юм. — Вол.

Испытания неофита были позади. Оставались сущие формальности: голосование Верховного Совета, «взвешивание» кандидата на весах правды и вынесение окончательного решения самой Маат.

Обычно бесстрастная, она сейчас чему-то улыбалась. Возможно, подрагивающая при ходьбе попка Ромкиной шакти приводила ее в умиление, возможно, яркий контраст в среде его покровительниц: от миниатюрной Ханны до атлантоподобных сестриц Озара, но богиня Правды была явно не в протокольном настроении.

— Кандидат Деримович, — успокаивающим, полным благозвучия голосом обратилась к Ромке Маат.

— Внимаю… — протянул в нерешительности дважды-рожденный Хан и стал оглядываться по сторонам в поисках подсказки титула главной весовщицы Храама.

— Мэм, просто мэм, — подсказала сама Маат и улыбнулась вполне доброжелательно.

— Внимаю, мэм, — завершил Деримович свои уверения.

— Ваша милость, кандидат, она с вами, — в улыбке Маат было столько открытости и правды, что Платону, глядя на нее, хотелось заплакать от счастья. — Но совсем не обязательно ею пробивать дорогу, — продолжала говорить вершительница судеб, в то время как Ромка пытался оторвать от себя намертво вцепившуюся в него девчонку. — И пытаться избавиться от нее таким способом — пустая трата времени, — продолжала наставлять кандидата Маат, — прижмите ее к себе крепче, и да пребудет она с вами, наш… друг.

Ромка послушался совета и, обняв за плечи Ханну, с силой прижал ее к себе. Милость кандидата, а вслед за нею и сам кандидат издали сладострастный стон, похожий на утробные звуки оргазма, и висевшая на Романе девушка впиталась в него, как вода в губку.

От неожиданной потери вид у подсудимого был до крайности растерянный, но он быстро стянул чувства в кулак и твердым голосом уведомил Высочайший Суд и все остальное присутствие Храама:

— Я готов, мэм. Всегда готов.

— Мессир, — неожиданно вернулся в разговор председатель.

— Всегда готов, мессир, — сказал Ромка, и на его лице явно читалась надежда на продолжение диалога с Маат, а не с колючим председателем Высшего Суда.

Но его надежды не оправдались: Маат, как и раньше, теперь только отстраненно улыбалась, покачивая ногой серповидное коромысло весов, в то время как ведение суда вновь отошло к председателю.

— Прекрасно, кандидат, — подбодрил он Деримовича, — а теперь ваше последнее слово перед вынесением приговора.

— Принять любой, мессир.

— Есть ли что сообщить, добавить или возразить у представителей защиты и обвинения?

— Нет, мессир, — поспешил сказать обвинитель.

— Ничего, мессир, — продублировал слова оппонента Платон, видя, что дело фактически решенное, а Млечная зовет уже так, что внутри у него все зудит от нетерпения.

— Превосходно, время выбирать, — наконец-то председатель озвучил долгожданную фразу.

Последнее предложение Сокрытого было воспринято как сигнал начала завершающего действа — вынесения судебного решения по делу подсудимого Деримовича.