Сотник. Не властью единой
Шрифт:
Не глядя по сторонам, Белян с разбега бросился в воду, поплыл… Знал – там, на той стороне, – сенокосы, полно людей, да и стража… Там – свои. Там и…
Лешак между тем тоже спустился к реке. Кажется, не особо и поспешал – но вышло так, что добрался быстро. В воду не нырнул, как Белян, с брызгами, а словно бы стек, тихо и незаметно. Нырнул и… так и не вынырнул! Во всяком случае, отрок, обернувшись, никого не увидел.
Значит – лешак за Хвалом погнался! Эх, Хвале, Хвале…
Только так подумал Белян, как вдруг кто-то схватил
Выбравшись из воды, лешак тут же зашагал к болоту. Тоже вот так, вроде бы и не бегом – а быстро! К одежке его – к рубахе, штанам, к круглой суконной шапке, похожей на нурманский шлем, – были пришиты зеленые и бурые ленточки, в шапку же вставлены трава да цветки разные. Так вот спрячется на лугу – в двух шагах не увидишь. Одно слово – лешак.
Хвал уже подходил к твердому берегу, уже и совсем немного осталось. Выдохнув, паренек обернулся – уж теперь-то никто чужой не догонит. Обернулся… Какое-то чудище – леший? – махнуло рукой…
Что-то блеснуло… и острое стальное лезвие пронзило грудь, разрубив сердце… Нелепо взмахнув руками, Хвал рухнул в трясину…
Проследив за ним взглядом, лешак вернулся к стаду. Подобрав валявшийся под кустами кнут, щелкнул, погнал коровенок к болоту. Тягучая глубокая топь, с виду же – зелененькая такая лужайка, и трава там, верно, сочная-сочная, вкусная-вкусная… Коровенки-то туда, почитай, сами и пошли…
Про собаку убитую тоже не забыл лешак – подхватил, бросил в болото… Где уже бились, стараясь выбраться, захваченные гиблой трясиной буренки! Бились и жалобно мычали.
На покосе нынче было людно. Не так, конечно, как до лихоманки, до мора, бывало, но все же… Середина лета выдалась жаркой, но с дождиками – трава вымахала по пояс, коси – не хочу! Вот и косили, заготавливали сено на зиму, на две общины. Все молодежь. С одной деревни парни и девушки, и с другой. Любили молодые покосы, там и работа, там и любовь складывалась – пару себе подбирали. Потому и наряжались на покос соответственно – просто, но нарядно, никто не хотел замарашкой-неряхой выглядеть!
С утра на покосе – вся молодежь! Кто косит, кто граблями сено ворошит, кто стога мечет – всем дело есть. С чужими-то девками работать весело! Чай, не свои – сестры да прочие близкие родичи. Тут каждый покрасоваться рад! Тут и песни, и шутки, и смех… А потом можно и выкупаться сбегать… С девками-то чужими на речку… Ночевать в шалашах… А уж по осени засылать и сватов!
– А ну, раззудись! Щас метну… Ловите!
– Ох, и ловок ты, паря!
– Так а вы думали! Мы, Ратные, – парни хваткие. Вот как тебя посейчас схвачу, голубица!
– Ой, схвати, схвати! Поймай сначала.
– А вот и поймаю! Догоню!
Невдалеке, у рябиновой рощицы, звонко ударил подвешенный к ветке колоколец. Однако обед! Обедали всяк по-разному. На иных покосах – каждый со своей едой приходил, здесь же – нанимали повара, верней сказать – повариху. Все продукты – ей, ну и рыбки ежели кто вечером наловит…
– Обед у них! – услыхав донесшийся звон, улыбнулся стражник. Несмотря на жару – в короткой серебристой кольчужице, с самострелом, с мечом, еще и короткое копье – рогатина к березе прислонена. Листовидный наконечник, толстое древко из ясеня – такое копье и метать можно, и медведя брать.
Правда, судя по стражнику, на медведя ему еще рановато было – слишком уж юн, безусый и по виду – шалопай! Веснушки, рыжие непокорные вихры – шлем с подшлемником валялся рядом, в траве, – щербатая улыбка – одного из передних зубов у парнишки-то не хватало, видать, в драке выбили… Хотя не-ет… не в драке, напарник – стражей-то было двое – это прекрасно знал. Тоже – тот еще напарничек, пожалуй, даже помладше рыжего. Такой же тощий, волосы – как солома, к тому ж суетлив безмерно, словно в детстве ежа проглотил. Вот и сейчас без нужды суетился – то снимет шлем, то наденет, то погладит арбалет, потом вдруг спохватится – пощупает мешочек с болтами-стрелами – на месте ли?
– Хорошо сейчас на покосе, а, Велька?
– Не Велька, а урядник Велимудр, – важно отозвался рыжий.
– Так я и говорю ж!
– Нет! Ты, Глузд, не так все говоришь, а с подвохом.
– Я? С подвохом? – Глузд суетливо замахал руками: – Да ни в жисть!
– Вот зачем, скажи, нас с тобой в один караул поставили? – рыжий Велимудр-Велька важно надул губы.
– Так то десятник…
– Верно, десятник, – Велимудр сделался еще важнее, по крайней мере – в собственных глазах, синих, как лесное озеро. – А почему? Чтоб я на тебя влиял! Это Михайлы-боярича придумка!
– Сотника? – хлопнул глазами Глузд. – Слышь, Вель… Велимудр… А правда вы с бояричем в Царьграде много повоевали?
– Было дело, – рыжий пригладил вихры. – Так ведь не я один. И Ермил, дружок мой, там был, и много кто из наших еще. Даже сестрица моя беспутная – Горька.
– Та, что тебе – зуб?
– Она-а… Замужем теперь, за гостем торговым из Ладоги.
– Ладога? А где это? Там же, где и Царьград?
– Ну… маленько в другую сторону.
– А Царьград красивый, большой? – не отставал Глузд.
А Велька и рад – ишь, как слушает!
– Большой – да. Как десять Туровов. А насчет красоты, тут уж – кому как. Мне так на приволье лучше. Эвон, глянь-ко кругом – река, озера, лес, луга вон, поля, покосы… Красота и есть! А в Царьграде – одни камни.
– Что значит одни камни?
– Дома все из камня, стены, улицы – тож.
– И улицы даже? Ну, дела-а!
– Та-ак! – водрузив на голову шлем, вдруг спохватился Велька. – Ты что это на посту болтаешь, унот Глузд? Устав гарнизонной и караульной службы забыл? Часовому запрещается… А ну, как дальше?