Сотник. Так не строят!
Шрифт:
– Ноги не идут! – плотницкий старшина засучил ногами активнее: подлый мочевой пузырь от напоминания усилил свой натиск.
– Давай подсоблю! – Бурей попытался встать, но не смог. – Хрр, и у меня не идут!
– А давай, Серафимушка, вместе… Оно вместе сподручнее, мы в артели завсегда так, – Сучок ухватил ручищи Бурея и пристроил себе на плечи. – Ну, давай, встали! Раз, два – взяли! А теперь ножками… сперва левой, потом правой, а то обмочусь!
Друзья, упираясь лбами друг в друга, сделали несколько шагов и дошли почти до двери, но тут Бурей встал и шумно выдохнул:
– Погодь, Кондрат, тяжко чего-то! Мож, песню затянем? С
– Давай! А какую?
– А счаз! – и Бурей во всю глотку заревел:
Будет плакать по мне, добру молодцу,Жена-жёнушка, раскрасавица-а-а.Пусть ей чёрну весть принесут поутру,Что вдовой вековать оста-а-а-анется.Приведут коня мово в поводу-у-у,Меч да бронь сберегут для неё-о-о,Мои други, передайте тогда-а-а-аИ остатнее слово моё-о-о-о:Ты не плачь, не грусти жена обо мне-е-еДа за сыном лучше гляди-и-и.Меч ему отдай по весне-е-е-еИ в поход его проводи-и-и-и.Бурей тяжело вздохнул, открыл башкой (руки-то заняты) забухшую дверь, набрал в грудь побольше воздуха и снова затянул песню:
Их го-о-оловы бу-у-уйны лежат в ковыля-а-ах,Над ни-и-ими лишь во-о-ороны вью-у-у-утся!Этот припев подхватил уже и Сучок. С такими вот завываниями друзья преодолели около трети той бездны вёрст, что отделяла их от нужника. Их славный анабасис сопровождался заливистым собачьим лаем и забористыми комментариями соседей насчёт «свербигуздов, по ночам шляющихся».
– Не, так не пойдёт! – вдруг заявил Сучок.
– Чего не пойдёт? – не понял Бурей.
– Песня не пойдёт! – мастер не на шутку рассердился. – Не дойдём! Унылая она!
– А какую надо? – насупившись, спросил обозный старшина.
– Бодрую! Про богатырей чтоб!
– Хрр, эт можна! – оскалился Бурей и тут же выдал на удивление бодро и трезво:
Будет плакать по мне, добру молодцу,Эх! Жена-жёнушка раскрасавица-а-а.Принесут ей чёрну весть – эх! – поутру,Что вдовой вековать о-о-останется. Эх!Приведут коня мово в поводу-у-у, ой-ля-ля!Меч да бронь сберегут для неё-о-о, эхма!Мои други, передайте тогда-а-а-а, твою мать!И остатнее слово моё, – ух, да мое!Ты не плачь, не грусти, жена, обо мне-е-е, эхма!Да за сыном лучше гляди-и-и, твою мать!Меч ему отдай по весне-е-е-е, эхма!И в поход его проводи, уй лю-лю!Под эту песню и вправду пошло лучше – до нужника друзья доковыляли резво и даже приплясывая. Обратный путь занял меньше времени – Бурей и Сучок знали уже, как скрасить его тяготы, да и прохладная майская ночь немного повыветрила из них хмель.
– Ох ты ж, едрит твою бревном суковатым, – удивился Сучок, глянув на небо. – Хорошо с тобой, Серафимушка, но и честь надо знать! Работать мне завтра! Давай на посошок, и пойду я.
– Хрр, итить его, только сели! – Бурей открыл дверь в избу. – Ладно, на посошок и всё!
Они выпили «на посошок», потом «стремянную», потом «на ход ноги», потом «за лёгкую дорогу», а потом Сучок с размаху шваркнул кулаком по столу:
– Не пойду никуда! С кем ещё так душевно поговорить, кроме тебя, Серафим Ипатьевич?!
– Хороший ты человек, Кондратий Епифанович! – Бурей облобызал друга. – Давай за это?
– Давай!
– От до чего же ты хороший человек! Почаще нам встречаться надо! – обозный старшина хотел хлопнуть мастера по плечу, но попал по голове.
Сучок упал с лавки на пол и захрапел. Бурей потряс храпящего друга, потом ещё… и ешё – Кондратий не просыпался.
– Хрр, спит! – Бурей сел на лавку. – И чего с ним делать? А-а-а, домой его надо! К Алёне!
Обозного старшину ничуть не заботило, что он думает вслух. Совсем даже наоборот – так легче было отлавливать разбегающиеся, словно тараканы в запечье, мысли.
– Он же её того… И ладно! – обозный старшина подкрепился из кружки. – Всё ж лучше Никона.
Тем, кто успел заснуть после вокальных упражнений друзей, спать пришлось не долго. Сначала от грохота проснулись псы по всему Ратному, а за ними подтянулись и хозяева. Ну, не могли соседи не высунуться из-за заборов, чтобы узнать причину безобразия.
Зрелище, надо сказать, было занятным: Бурей со всей мочи колотил своим кулачищем в Алёнины ворота, а на плече его похрапывал давешний лысый забияка. Да так сладко, поганец!
Наконец ворота отворились, и перед зрителями предстала наспех одетая Алёна, сжимающая в руке немалых размеров тесак.
– Бурей, ты что, совсем с глузда съехал?! – Гнев хозяйки аж плыл по воздуху.
– Не серчай, соседка, – Бурей постарался придать своему голосу кроткие интонации. – Я тут, хрр, эта, твоего Кондрата принёс! Ты его, смотри, не пришиби – он у тебя хозяйственный!
– Чего?! – отшатнулась от изумления Алёна.
– Кондрата своего забирай, грю, – Бурей вывалил Сучка прямо в Алёнины объятья. – Утомился он! А ему утром крышу крыть!
Алёна машинально подхватила тело. Сучок причмокнул во сне губами.
– Ты его береги, дружка моего сердечного! Совет вам да любовь! – Бурей смачно поцеловал воротный столб.
Алёна, будучи бабой умной, поняла, что спорить сейчас с Буреем – только давать соседям лишний повод поглумиться. Да и бесполезно, всё равно не переспоришь. А потому выбрала единственно возможный способ прекратить это безобразие: перехватила Сучка под мышку и под общий хохот захлопнула калитку перед носом соседа.
– Откуда ты на мою голову взялся, аспид? – раздалось из-за ворот. – Черти тебя принесли!
– Ну вот, даже спасибо не сказала! – обиженно изрёк Бурей и поплёлся к своим воротам, где уже маячила с факелами насмерть перепуганная дворня.
Утро у Кондратия Епифановича выдалось хмурым. В прямом смысле этого слова. Хмурый утренний свет, едва пробивающийся через волоковое оконце, хмурая Алёна, безжалостно растолкавшая его ни свет ни заря… А уж что творилось в голове, глотке и брюхе! Словом, мрачно, уныло и гадостно. Однако делать нечего, раз назвался груздём – полезай в кузов. Вот Сучок и полез. На крышу. Дранку менять.