Сотня. Трилогия
Шрифт:
– Уэллс?
Он оглянулся и увидел, что в нескольких метрах от него стоит Кларк.
– Что ты делаешь?
Он мог бы задать Кларк тот же вопрос, но вместо этого тихонько шагнул в ее сторону и вложил цветок ей в руку. На какой-то миг Уэллсу показалось, что сейчас она запустит в него этим цветком – таким странным был ее взгляд. Однако, к удивлению и облегчению Уэллса, она посмотрела на него и улыбнулась:
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга.
– Все еще не можешь заснуть? – спросил Уэллс, и Кларк покачала в ответ головой.
Уэллс опустился на выпирающий из земли корень дерева, достаточно большой для того, чтобы на нем могли уместиться двое, и приглашающе похлопал рукой рядом с собой. Миг – и она присела рядом, оставив между ними немного пространства.
– Как дела у Талии? – спросил Уэллс.
– Гораздо лучше. Я так благодарна Октавии за то, что она одумалась! – Кларк опустила глаза и потеребила цветок.– Не могу поверить, что они утром уйдут.
В ее голосе прозвучала нотка сожаления, и внутри Уэллса все сжалось.
– А я думал, после того что она устроила, ты будешь рада ее уходу.
Кларк немного помолчала.
– Хорошие люди тоже могут ошибаться,– медленно сказала она, поднимая глаза и устремляя взгляд прямо в глаза Уэллса.– Это не значит, что их надо вычеркивать из жизни.
Один бесконечно долгий миг они могли слышать, как играет листьями ветерок. Тишина словно наполнилась теми словами, что так и остались не сказаны, и извинениями, которые все равно не смогли бы выразить всю глубину их скорби.
Суд над двумя самыми знаменитыми учеными Феникса превратился в главное событие года. Столько людей в зал Совета набивалось разве что на Церемонию Поминовения, но ни одна лекция, ни один концерт никогда не собирали такого количества народу.
Однако Уэллс лишь смутно осознавал этот факт. Отвращение, которое он чувствовал к любопытствующей публике (точь-в-точь зрители, ожидающие кровопролития в древнем Колизее), испарилось, стоило ему найти глазами одинокую фигуру в первом ряду. Он не видел Кларк с того вечера, когда она по секрету рассказала ему о работе своих родителей. Юноша раскрыл эту тайну отцу, который очень серьезно отнесся к полученной информации. Уэллс был прав, считая, что Канцлеру ничего не известно об этом эксперименте. Его отец немедленно начал расследование, которое, однако, возымело ужасные последствия. Ничего подобного Уэллс и представить себе не мог: сегодня родители Кларк должны были предстать перед Советом по обвинению в страшном преступлении. Сам не свой от ужаса и чувства вины, Уэллс всю прошлую неделю отчаянно пытался увидеть Кларк, но его письма оставались без ответа, а когда он пришел к ней домой, то обнаружил, что у квартиры несут караул охранники.
Кларк с опустошенным выражением лица смотрела, как члены Совета занимали свои места. Но потом она обернулась и заметила Уэллса. Их глаза встретились, и рот Уэллса наполнился желчью – такая отчаянная ненависть светилась в ее взгляде.
Уэллс съежился на своем месте в третьем ряду. Он всего лишь хотел, чтоб Кларк больше не страдала, хотел, чтоб его отец покончил с исследованиями, которые вели ее родители. Он и вообразить не мог, что дело дойдет до суда.
Два охранника ввели мать Кларк на скамью подсудимых. Она с высоко поднятой головой оглядела членов Совета, но переменилась в лице, когда ее взгляд упал на дочь.
Кларк вскочила на ноги и сказала что-то, чего Уэллс не расслышал. Впрочем, это не имело значения: на лице матери Кларк появилась такая печальная улыбка, что сердце Уэллса раскололось надвое.
Другие двое охранников ввели отца Кларк, и суд начался.
Женщина, член Совета, начала процесс с обзора дела. Она сообщила, что, по словам супругов Гриффинов, Вице-канцлер Родос приказал им исследовать влияние радиации на человеческий организм. Сам Вице-канцлер это категорически отрицает.
Уэллса охватило странное оцепенение, когда он слушал показания Вице-канцлера. Тот стоял с каменным лицом и заверял, что он, конечно, утвердил запрос Гриффинов, касающийся новой лаборатории, но не говорил ни слова об опытах на детях.
Казалось, голоса доносятся откуда-то издалека. Вопросы членов Совета и ответы подсудимых будто звучали где-то в далекой галактике. Уэллс слышал, как ахают люди вокруг, но что их так потрясло? Его мозг не успевал осознавать происходящее.
Потом – внезапно – началось голосование.
«Виновны». Когда это слово прозвучало в первый раз, Уэллс смог прорваться сквозь окутавшую его разум дымку. Он посмотрел на Кларк, которая неподвижно замерла на своем месте.
– Виновны.
«Нет,– думал Уэллс,– пожалуйста, нет».
– Виновны,– снова и снова эхом раздавалось над столом, пока очередь не дошла до его отца. Тот откашлялся, и Уэллс на краткий миг подумал, что вот он, шанс. Отец наверняка знает, как все исправить.
– Виновны.
– Нет!
Страдальческий крик Кларк перекрыл потрясенное бормотание и удовлетворенный шепот публики. Она вскочила на ноги.
– Вы не можете так поступить. Они не виноваты.– Ее лицо перекосило от ярости, когда она указала на Вице-канцлера: – Вы! Вы заставили их это сделать. Подлый, лживый ублюдок! – Кларк шагнула вперед, и ее тут же окружили охранники.
Виде-канцлер Родос смерил ее долгим взглядом:
– Боюсь, эксперименты над невинными детьми удаются вам лучше, чем клевета, мисс Гриффин.– Тут он повернулся к отцу Уэллса: – Из контрольного журнала защитной системы мы знаем, что она регулярно навещала лабораторию. Она знала о зверствах, которые совершали ее родители, и ничего не сделала, чтобы прекратить их. Возможно, она даже помогала ставить опыты.
Уэллс так резко выдохнул, что ему показалось, будто ребра царапнули желудок. Вот сейчас, ждал он, отец смерит Родоса одним из своих уничижительных взглядов, но, к его ужасу, Канцлер вместо этого сурово воззрился на Кларк. После долгой паузы он сжал челюсти и повернулся к остальным членам Совета:
– Настоящим вношу предложение привлечь Кларк Гриффин по обвинению в особо тяжком преступлении.
Нет. Слова отца пробрались под кожу, парализовали. Его сердце замерло.