Сотрудник ЧК
Шрифт:
– Чего не понять!
– Правильно!
– Теперь слушать команду. Ротам Иваненко и Маренина идти к городской думе сейчас же и занять позицию. Так… Рота Линькова – к вокзалу. Остальные пойдут оцеплять город по берегу. Командирам указания есть… Общая картина будет такая. Начнут Маренин и Иваненко у думы. До них чтобы ни единого выстрела! А как они начнут, тогда всем действовать по сложившейся боевой обстановке. Ясно?.. Которым отрядам есть задание, выполнять! Остальным разойтись по своим местам и ждать приказов, какие поступят. Всё!..
Раздались
– Становись!..
– Отряд Павлова, ко мне!..
Силин соскочил с табурета, поискал глазами, крикнул:
– Лешка!
Паренек в гимназической шинели подскочил к нему:
– Я тут!
– Вот тебе записка, отнесешь Виговскому на Забалку, в районный штаб, знаешь?
– Еще бы!
– Принесешь ответ. Пробирайся осторожно, на немцев не нарвись.
Лешка побежал к выходу.
Лешка Михалев, долговязый паренек в гимназической шинели, стал связным Силина совсем недавно, всего несколько часов назад.
Сначала, когда от своего закадычного друга Пантелея Дымова (в просторечии – Пантюшки), отец которого командовал рабочей дружиной на табачной фабрике Лермана, Лешка узнал о готовящемся восстании, он вместе с приятелем попытался пристроиться в дружину Пантюшкиного отца. Но ребят сразу постигла неудача. Пантюшкин отец даже разговаривать с ними не стал и велел убираться с глаз долой, пока греха не вышло. Пришлось уйти ни с чем.
Впрочем, Пантюшка надежды не терял.
– Ты как хочешь, Леш, а я останусь, – сказал он. – Сейчас пойду к бате и при всех скажу: что же ты сына до революции не допускаешь! Пусть попробует не взять, я его на весь город ославлю! Ты, Леш, не обижайся, я пойду, дело, сам понимаешь, какое…
Лешка понимал. Дело было не шуточное: революция! Это слово – «революция» – с детства ходило рядом с Лешкой…
Матери Лешка не знал: она умерла от родов. Самой значительной фигурой в его жизни был отец, работавший мастером на верфях Вадона. В Лешкином представлении он был образцом человека сильного, сурового и справедливого. В начале германской войны отца взяли на фронт, а когда грянула революция, стало известно, что он состоит в партии большевиков и находится в Петрограде, чем-то там командует…
Для Лешки это не было неожиданностью. С детства он знал, что отец – революционер. К отцу тайком ходили рабочие со всех херсонских предприятий. Случалось, что в их квартире подолгу жили незнакомые люди, о которых никому нельзя было рассказывать. Отец прятал их в тайнике, вырытом во дворе, под сараем. По ночам в чулане за кухней Николай Семенович (так звали отца) вел с ними долгие разговоры о царе, о заводчиках, о революции, и Лешка рано начал разбираться в таких вещах, о каких его сверстники и понятия не имели.
Иногда отец давал ему несложные поручения: сходить туда-то, найти такого-то человека, сказать такие-то слова. Слова были неожиданные и часто непонятные. Их надо было зазубривать, как стихи: «К Степану Петровичу приходили гости, хорошо выпили и разошлись, с чем пришли» или «Семен Васильевич поздравляет
Когда отец ушел на фронт, Лешка остался с сестрой Екатериной, существом безгласным и добрым. Их тетка Вера Порфирьевна, акушерка, выдала ее замуж за приказчика из магазина готового платья Павла Никодимыча Глущенко, человека «положительного и с будущим»: он копил деньги на собственное «дело» по продаже готового платья. Самодовольный, упитанный, с сытеньким брюшком и ранней плешью, он завел в доме свои порядки, «как в интеллигентных семьях». Лешка сразу и навсегда смертельно невзлюбил его. Каждая стычка с Глущенко слезами отливалась сестре, и Лешка научился отмалчиваться, не замечать зятя. Он еще больше ушел в себя. В глазах у него появился холодный пристальный блеск, точно в светлой, почти прозрачной их глубине мерцали крохотные чешуйки слюды. Екатерина, замечая этот блеск, вздыхала:
– Совсем ты, Леша, на папу стал похож, даже страшно до чего!
Лешка в письмах слезно просил отца взять его к себе в Питер, потому что он, Лешка, до последней капли крови за мировую революцию!. Отец отшучивался, велел ждать. Видно, представлял его таким же маленьким двенадцатилетним пацаном, каким оставил, уходя на германский фронт. Посмотрел бы он, в какого детину вымахал сейчас его сынок!..
В это время и появился Силин.
Он пришел однажды утром, когда Глущенко не было дома, и сразу, на пороге еще сказал:
– Ага, ты, должно, и есть сынок Николая? Узнаю, похож. Ну, здоров. Привет тебе привез от бати и письмо.
– Вы с ним служили, наверно? – спросил Лешка, с уважением глядя на фронтовую шинель и папаху гостя.
– Служил, – усмехнулся Силин. – Зимний мы с ним вместе брали, такая у нас была служба…
Лешка провел его в комнату, хотел напоить чаем. Силин от чая отказался. Не раздеваясь, присел к столу и стал рассказывать про отца:
– …Скоро его не ждите. Дела, брат, завариваются не шуточные. Воевать, видно, придется. Контра нашему брату, рабочему, Россию за здорово живешь не отдаст…
Он был разговорчив, как все бывшие фронтовики, после долгого отсутствия возвратившиеся в родные места.
– Николая метили назначить частью командовать, – говорил Силин, – он башковитый, батя твой. А меня, значит, сюда прислали…
– Кто послал?
– Кто… Партия послала. Большевистская партия, слышал про такую? Твой-то батя ведь большевик, ты это, брат, помни.
– А почему вас сюда, а отец там? – чуть не с обидой спросил Лешка.
– Каждому свое… Здесь дела много, там – еще больше. Люди всюду нужны…