Сотрудник гестапо
Шрифт:
– Сначала помогите мне остаться в Кадиевке, а уж потом и ухаживайте,- отмахиваясь от Дубровского, проговорила Алевтина. Но в ее душе появилась маленькая надежда.
И Дубровский решился.
– Ну что ж, попробуем вместе попросить дежурного.- И, обернувшись к нему, добавил: - Пожалуйста, выполните мою личную просьбу. Вычеркните эту женщину из списка. Я сам позабочусь о ее устройстве на работу…
– Да, но без заведующего биржей труда…
– Если он спросит, скажите ему, что я так распорядился. Мне очень нравится эта женщина.
Дежурный понимающе кивнул. Спорить с
– Большое спасибо!
– сказал Дубровский.- Я доложу господину Рунцхаймеру, что списки подготовленных к отправке в полном порядке. О дне подачи эшелона вам будет сообщено дополнительно.
Попрощавшись с дежурным, Дубровский поманил Алевтину пальцем и направился к выходу. На улицу они вышли вместе.
– Ой! Я вам так благодарна. Вы даже представить себе не можете, что вы для меня сделали.
– Это представить не трудно. Гораздо труднее будет объяснить моему начальнику, если он у меня спросит, зачем я это сделал.
Алевтина потупила взор, а потом быстро спросила:
– И у вас действительно могут быть неприятности?
– Это зависит от вас.
– Простите, но я не понимаю…
– Видите ли, я могу объяснить своему шефу, что вы мне просто понравились. К тому же вы действительно мне понравились. Он у нас настоящий мужчина и должен понять. Но для того чтобы это выглядело правдоподобно, вы должны встретиться со мной сегодня вечером.
Алевтина бросила на Дубровского недоверчивый взгляд.
– Нет, нет. Не пугайтесь. Мы погуляем с вами по городу, вот и все.
– Хорошо. Я согласна. А где мы встретимся?
– У входа в городской парк. Я кончаю работу в пять часов. Если даже и задержусь немного, то к семи наверняка успею. В семь часов. Устраивает это время?
– Да. Но в девять уже начинается комендантский час.
– Ничего. Вы со мной, а я вас провожу домой в любое время.
Алевтина изучающе посмотрела на Дубровского. Взгляды их встретились.
– Скажите, вы немец?
– неожиданно спросила она.
– Нет, я белорус.
– А почему же на вас эта форма?
– Служба такая…
– Значит, вам все можно?
– Так же, как и вам.
– Ну, нет. Мне почти ничего нельзя. Да вот хотя бы… Взгляните…
Они шли по центральной улице. Вдруг Алевтина остановилась возле щита с афишами, на котором рядом с рекламой кинофильма «Симфония одной жизни» пестрели листки с приказами и постановлениями немецких властей.
– Здесь приказ номер четыре, он запрещает пользоваться множительными аппаратами. А я машинистка, значит, дома не могу работать. А это приказ номер три. По нему меня могут покарать за недоносительство германским властям о враждебной деятельности моих земляков. Есть и распоряжение пятьсот двадцать, запрещающее пользоваться источниками света после определенного часа. А приказ номер два запрещает мне слушать советские радиопередачи. Тут и еще более десятка других…
– Вы так смело высказываете недовольство по поводу немецких приказов, что вас могут повесить на первом попавшемся
– А станет ли светлее, если меня повесят на фонаре?
Теперь улыбнулся Дубровский.
– Однако вы смелее, чем я предполагал. Вас даже не смущает моя форма.
– Я просто чувствую, что вы хороший, добрый человек. К тому же, как вы сказали, я вам нравлюсь.
– Тогда расскажите мне чуточку о себе.
– Вы интересуетесь моей биографией, не сказав даже, как вас зовут.
– Извините, пожалуйста, просто заговорился. Меня зовут Леонид, Леонид Дубровский.
– Еще раз благодарю вас, Леонид, за то, что вы мне так помогли сегодня. А о себе, если позволите, я расскажу вечером. Сейчас я тороплюсь к подруге. Она обещала мне привезти немного продуктов из деревни.
– Ладно, согласен. Значит, в семь у входа в парк.
…А вечером она без утайки рассказала Дубровскому, что муж ее служит в Красной Армии, что сама она с приближением фронта эвакуировалась из Кадиевки на Северный Кавказ, жила с матерью и грудным ребенком в Пятигорске. Но вскоре и туда пришли немцы. Жить у чужих людей, вдали от своего дома, было сложно и дорого, поэтому они с матерью решили вернуться назад, в Кадиевку. Шли пешком через Армавир, Краснодар, Ростов. Ребенка по очереди несли на руках. В пути девочка заболела, думали, что не выживет. Но, к счастью, все обошлось. А теперь вот новая беда- чуть было не отправили в Германию.
– Я бы не перенесла разлуки с дочкой. Наложила бы на себя руки,- с дрожью в голосе призналась Алевтина.
Они долго бродили по аллеям парка. Леонид рассказал Алевтине, как попал в плен, как согласился работать у немцев переводчиком.
Когда стемнело, Дубровский пошел провожать Алевтину. Было еще не слишком поздно, и она пригласила его зайти в дом. Леонид, отвыкший от домашнего уюта, с удовольствием просидел у Али до полуночи. С тех пор он еще дважды встречался с ней и с каждым разом все больше убеждался, что ей можно верить.
И сейчас, перебирая в памяти знакомых, намечая наиболее подходящую кандидатуру для связи с Пятеркиным, он окончательно остановил свой выбор на Алевтине Кривцовой. «Надо только пропуск для нее достать. Но это не проблема. В русской вспомогательной полиции раздобуду,- решил Дубровский.- А донесение у нее же дома и напишу. Постой-ка, постой-ка! А могу ли я отправить Пятеркина с донесением, не повидавшись с ним лично? Быть может, он пришел с каким-нибудь новым указанием от Потапова? А что, если поручить Алевтине привести мальчонку в Кадиевку? На день-два он может остановиться у нее. Сегодня же вечером пойду к Алевтине и договорюсь с ней обо всем».
А вечером, когда Дубровский и Потемкин ужинали в своей комнате, к ним зашел Макс Борог. Из всех следователей ГФП этот чех наиболее приветливо относился к новому переводчику Рупцхаймера.
– Что, дополнительный паек уничтожаете?
– спросил он с порога, поглядывая на бутылку вермута.
– Приходится, раз по половине бутылки на нос дали,- ответил Потемкин.
– Но ведь еще и по бутылке шнапса.
– Так это же на целый месяц.
– А ты выполняй предписание.
– Какое предписание?
– не понял Дубровский.