Сотворение мира (сборник)
Шрифт:
Вот вам, бабушка, и Юрьев день! Ну положим, Новый год не через два месяца, а через три, но ведь Ганна плохо считает.
В душе у меня родилась снисходительность к Воловой, как к ребенку. Я почувствовала себя умудренной женщиной, от которой зависит чужая судьба.
Конечно, я согласилась. Надо же быть великодушной.
Тот же день, вечер, продолжаю запись
Бедный Димка! Откуда он, интересно, свалился? Душа моя рвется на части. Мне и жалко его, и в то же время приятно. У меня ведь тоже было сотрясение мозга: на меня грохнула крышка погреба. Наши судьбы так похожи!
Два кольца,Два конца —И одно сердце.Чудо-ножницы из мукИзвлекают скерцо…10 октября, утром, еще до школы
Совсем забыла написать о том, что я опять выпускаю газету. Вот что значит инерция мышления! Привыкли, что я всегда это делаю. Еще избрали Туполева. Ребятам кажется – он остроумный. Ну уж не знаю. Для чего-то предложили Васипова. Он вообще странный человек…
А как Эллочка над ним издевается! И над Слоновым. Но Слонов на нее плюет. А на Васипове лица нет.
Вчера, например, она заявила:
– Васипов, пусть теперь твои тетради проверяют твои друзья. Я из-за такого пакостного почерка слепнуть не желаю. Я себя люблю.
И тут кто-то пискнул:
– А у него нет друзей.
Васипов побледнел. А Эллочка его добила:
– Потому и нет, что ты, Васипов, – нелепый человек. У всех, кто нормальный, приятелей в избытке. А тебе я ставлю «кол».
Но почему, скажите, люди должны быть одинаковыми? Некоторые, может, и нормальные, а всё равно одинокие. Не у всех же, как у Гущенко, знакомые в каждой бане. Гущенко – активист от рождения. Ее назначили культурным менеджером. Что ж, правильно. Она любит вращаться на тусовках (тех же банях).
Васипова ввели в редколлегию за его необычные сочинения. Серафима посоветовала.
Любопытно, кто теперь в старой школе выпускает газету?
Октябрь. Жизнь без дневника
Стояли самые красивые дни осени. Серафима сказала, что это «пушкинская пора, очей очарованье». И правда, было на что посмотреть – листья заполонили весь школьный двор.
Солнечные лучи старались удлинить день теплом, но по ночам с ними уже спорили первые заморозки. Вот листья и не выдерживали, срывались с деревьев.
Однажды на физике кленовый лист влетел прямо в форточку.
Румянцева со Слоновым сидели в ряду у самого окна – листочек к ним на парту и спланировал. Саша положила его посередине – для украшения.
Слонов покосился, но ничего не сказал. Листок так и остался лежать до следующего дня. Назавтра он скукожился, как шагреневая кожа, а Слонов в школу не пришел. И послезавтра не пришел..
А время неслось вперед, к зиме. И листья с деревьев все почти опали.
Уже в конце октября на уроке литературы (точнее, урок заканчивался, звонок звал на большую перемену) Серафима вставила как бы между прочим:
– Хорошо бы Слонова проведать. Отстанет ведь по программе!
– А что с ним? – участливо осведомилась Гущенко.
– Вы разве не знаете? – удивилась Серафима. – Он же в больнице, в инфекционной. Съел что-то не то. Плохо, что не знаете. – Вздохнула и повторила: – Навестить бы не мешало. – И, захлопнув журнал, выплыла из класса.
– Ага! Он съел что-то не то, а нам опять отдуваться! – пробурчал Туполев.
– Слоны – они такие, много кушают! – захохотал Метлищев.
– Ой, да просто ему готовить некому: матери-то нет! – деловито-досадливо произнесла Инка Пескарик.
У Саши при этих словах что-то болезненно дзинькнуло в душе. «У Инки, наверное, вместо сердца кусок льда, как у мальчика Кая в „Снежной королеве"», – растерянно подумала она. Но вслух ничего не сказала.
Девчонки всю перемену шушукались, а мальчишки делали вид, что их это не касается. Подумаешь! Серафиме хорошо советовать. Проведать! Чего интересного в больницах, да и добираться туда надо полдня через весь город.
В конце концов Гущенко подошла к Саше и громко спросила:
– Румянцева, а ты не собираешься к Слонову? Кто же, как не ты? Ведь он твой сосед по парте!
Все уставились на Румянцеву. Саша сжала зубы, чтобы не покраснеть, и начала собирать деньги Слонову на передачу. Молча, как китайский болванчик.
Хорошо, что после перемены история была. Саша всё прослушала. Тамара Кирилловна (вот что значит понимающий человек!) просекла, конечно, что Румянцева сейчас где угодно, только не в Средних веках, но не спросила ни разу.
Саша, наверное, и под страхом смертной казни не призналась бы, что предстоящее мероприятие смущает ее, как тургеневскую барышню. До сих пор ей не доводилось навещать мальчиков в больнице. Но не рассказывать же об этом всему классу!
Она утешала себя тем, что в инфекционное отделение гостей не пускают. Подумаешь, авоську сунет в справочное и убежит.
Не тут-то было. За ней из любопытства увязалась компания – Волова и Пожарская, сарафанное радио класса. После истории сразу и поехали.
Долго спорили, что купить – чтобы и дешево, и сердито. Остановились на компоте. Получилось три здоровенные банки: компот консервированный из сливы, персиков и черешни.
Кряхтя, они потащили неудобные банки сначала в одном переполненном трамвае, потом в другом… Авоськи с банками цеплялись за пассажиров, пассажиры цеплялись к девчонкам. Волова с Пожарской начали ворчать. А когда в конце концов они ввалились в справочное, там сообщили, что Слонова сегодня выписали.
Поездка потеряла смысл.
– У дурака всё дураковское. Выписывается, и то не вовремя! – раздраженно сказала Надька.
– Была нужда теперь эту тяжесть назад переть! – полностью утратила интерес к делу Ганна.
– А куда же мы денем шесть литров компота? – растерянно спросила Румянцева.
– Ой, никуда! Поставим на скамейку в больничном сквере, а сами уйдем. Кому надо – возьмет, – деловито предложила Волова.
– Точно! – фыркнула Пожарская.
И поставила.
И Волова поставила.