Сотворение мира.Книга первая
Шрифт:
— С вами желает говорить по телефону джентльмен с очень странной фамилией.
— Кто же? — уныло спросил Мальцан.
— Он назвал фамилию: Тши-тше-рин.
— Чичерин?!
Мальцан вскочил с кровати, накинул черный халат и кинулся к телефону.
Подняв трубку, он услышал голос Чичерина и, волнуясь, не сразу понял его слова:
— Господин Мальцан? Если вам ничто не помешает и у вас будет желание, приглашаю вас посетить меня в воскресенье… Думаю, что мы сумеем обсудить возможности соглашения между Германией и Россией.
Решив, что Чичерин
— Благодарю, господин Чичерин, но… дело в том, что в воскресенье день святой пасхи… Я, как религиозный человек, должен пойти на богослужение.
— Смотрите, — засмеялся Чичерин, — в погоне за царством небесным вы, господин Мальцан, можете утерять блага земные. Дело в том, что до известного времени у вас еще есть возможность получить для вашей страны право наибольшего благоприятствования в России.
— В таком случае, — меняя тон, проговорил Мальцан, — ради блага отечества я пожертвую своими религиозными обязанностями и в воскресенье буду у вас…
Мальцан взволнованно взбежал наверх и постучался в комнату Ратенау. Министр не спал. Желтый, с темными тенями под глазами, он расхаживал по комнате в полосатой пижаме. Открыв дверь Мальцану, Ратенау спросил с безразличием отчаяния:
— Вы, вероятно, принесли мне смертный приговор?
— Нет! — воскликнул Мальцан. — Я принес вам известие совершенно противоположного характера. Только что мне звонил Чичерин!
Задыхаясь от волнения, Мальцан передал свой разговор с Чичериным.
Краска медленно приливала к мертвенно-бледным щекам Ратенау. Глаза его заблестели. Он глубоко вздохнул и воскликнул:
— Сейчас я поеду к Ллойд Джорджу! Я расскажу ему все и, несомненно, приду с ним к соглашению.
— Погодите! Надо предупредить канцлера.
— Да, да! — крикнул Ратенау. — Немедленно пригласите канцлера и членов делегации.
Через несколько минут в комнату вошли сонный Вирт с узором от наволочки на щеке, Симонс, Гауе. Все они, как и Ратенау, были в пижамах и в туфлях на босу ногу. Началось совещание, которое досужие мемуаристы позже окрестили «пижамным совещанием».
Германские делегаты вели сложную игру. Они встретились с Чичериным и тотчас же сообщили об этом свидании Ллойд Джорджу. Но хитрый Ллойд Джордж на этот раз перехитрил самого себя, — слабо веря немцам, он не придал никакого значения их информации и подумал: «Нет, этим они меня не возьмут…»
Видя, что Ллойд Джордж не собирается изменять свою линию, понимая, что германская делегация танцует на острие бритвы, Вирт и Ратенау решили подписать договор с Чичериным. Другого выхода у них не оставалось. Повергнутая на колени Версальским договором, прижатая к стене грабительскими репарациями, Германия стояла на краю пропасти.
Шестнадцатого апреля Чичерин пригласил немцев в ближний приморский городок Рапалло для подписания договора.
Когда Ратенау спускался вниз, чтобы ехать в Рапалло, его догнал на лестнице молодой секретарь и сказал, с трудом переводя дыхание:
—
— Что ему нужно? — сдавленным голосом спросил Ратенау.
— Он, господин министр, сказал так: «Я желал бы возможно скорее увидеть Ратенау. Удобно было бы ему-то есть вам, господин министр, — прийти сегодня на чашку чая или завтра утром к завтраку?»
Сложная игра не прекращалась.
Ратенау в глубоком раздумье постоял на лестнице, потом махнул рукой и ответил ничего не понявшему секретарю:
— Поздно, молодой человек. Вино налито, надо его пить…
В теплый весенний день в отеле, из окон которого было видно ясное, густой синевы море, советским дипломатам, выполнявшим указания Ленина, удалось пробить первую брешь в железном кольце врагов — они подписали договор с Германией. По этому договору Советская Россия и Германия взаимно отказывались от возмещения всех расходов и убытков, причиненных войной. Они немедленно устанавливали дипломатические отношения и соглашались применять принцип наибольшего благоприятствования в торговых и хозяйственных отношениях. Германия при этом отказывалась от своего требования возвратить национализированную промышленность в России бывшим германским собственникам…
Рапалльский договор потряс всех участников Генуэзской конференции. Никто из союзников не ожидал такого резкого поворота событий. Генуя стала похожа на потревоженный муравейник.
«В Генуе наступило глубокое остолбенение», — телеграфировал обозреватель «Ревю де Монд» месье Пинон.
«Рапалло — это чудовищный пинок конференции», — резюмировала «Таймс».
«Большевики союзников надули!» — кричал американец Стид.
«Что поразило всех — это почти дерзкая смелость, с какой большевистскими дипломатами было проведено это дело», — признавался англичанин Сэксон Миллз.
Мировая печать была полна самых фантастических, крикливых и тревожных сообщений о Рапалло.
Один из ближайших сотрудников Ллойд Джорджа, мистер Грегори, заявил прямо:
— Из-за Рапалло нами в самом начале генуэзских переговоров были потеряны все шансы на единый фронт против большевизма…
Ратенау, боясь шума, который может произвести опубликование Рапалльского договора, попытался смягчить впечатление, произведенное этим договором на Ллойдж Джорджа, и стал просить Чичерина аннулировать договор, но тот спокойно и твердо возразил:
— Договор подписан, и вряд ли есть смысл вести вокруг этого излишние дискуссии. Я советую вам, господа, не нервничать и не ставить себя и Германию в неловкое положение…
Под давлением Барту и Ллойд Джорджа восемнадцатого апреля немцам была направлена нота протеста, в которой Вирт и Ратенау обвинялись в том, что они «тайно, за спиной своих коллег, заключили договор с Россией».
В этот же вечер Александр Ставров был вызван к Воровскому.
— Вот вам пакет, — сказал Воровский, протягивая Ставрову белый, прошитый и покрытый печатями конверт, — вы сегодня повезете его в Москву и лично вручите товарищу Ленину.