Сотворение мира
Шрифт:
Конфуций кивнул:
— Да, помню. И я сказал тебе: не делай другим того, чему не хотел бы подвергнуться сам.
— Так вот, с тех пор прошло больше месяца, и благодаря вам, Учитель, у меня нет желания, — поверьте! — делать то, чего я не жду от других!
— Мой милый, — сказал Конфуций, похлопывая Цзы-Гуна по плечу, — ты еще не совсем дошел до этой стадии.
5
Я доложил обо всем диктатору. Не знаю, какое впечатление произвел мой отчет об этой первой беседе с Конфуцием. Кан-нань сурово выслушал, затем попросил меня вспомнить все, что было сказано о бывшем коменданте Би. Казалось, его больше заинтересовал комендант, чем правитель Ци.
Когда я рискнул сказать, что, по-моему, вряд ли такой человек, как Конфуций, решит когда-нибудь устроить государственный переворот, Кан-нань покачал головой.
— Вы не так хорошо знаете этого человека, как мы. Он не одобряет существующего порядка. Вы слышали, что он сказал о моем досточтимом отце, потомственном главном министре? «Если этого человека можно терпеть, то кого же тогда нельзя?» Это было сказано открыто перед первым изгнанием.
— Почему же ваш отец не казнил его?
Кан-нань покрутил рукой в воздухе:
— Потому что это Конфуций. Мы смирились с его скверным характером. К тому же он знает небесный промысел. И мы должны почитать его. Но не должны спускать с него глаз.
— В семьдесятлет, почтенный повелитель?
— Да. Анналы Срединного Царства полны вредных стариков, пытавшихся разорвать государство на куски.
Затем диктатор велел мне научить государственных металлургов выплавлять железо. Мне надлежало также как можно чаще встречаться с Конфуцием и регулярно докладывать о встречах. Диктатор обеспечил мне ежедневный доступ к своей персоне, и это означало, что я могу появляться при его дворе, когда захочу. На приемы семейств Мэн и Шу меня по некоторым причинам не пускали, но двери дворца были для меня всегда открыты.
Мне положили скромное жалованье, предоставили милый, хотя и холодный домик близ литейных мастерских, двух слуг и двух наложниц. Китайские женщины без преувеличения самые красивые на земле и самые ловкие по части доставления мужчинам удовольствия. Я чрезвычайно привязался к обеим. Когда Фань Чи поведал Конфуцию о моем сладострастии, Учитель произнес:
— Всю жизнь я искал человека, чье стремление к моральному совершенству было бы равно половому влечению, и я было подумал, что, возможно, этот варвар и есть такой человек. — Он рассмеялся. — Теперь я вынужден продолжить свои поиски.
Вообще говоря, в то время, когда я его узнал, Конфуций не много смеялся. Вскоре после его возвращения дела обернулись скверно. Я был при дворе, когда Ай-гун объявил:
— Мой дорогой, любимый родственник правитель Ци убит.
В нарушение протокола по залу пронесся вздох. Первый ши ни вздохом, ни жестом не выдал своих чувств, но весь побледнел.
Очевидно, семейство наней в Ци решило захватить власть по примеру семейства Цзи, отобравшего власть в Лу у местного правителя. Друг и покровитель Конфуция был убит перед храмом своих предков. Когда Ай-гун закончил речь, Конфуций, как первый ши, попросил разрешения обратиться к трону и, получив таковое, сказал:
— Я прошу прощения, что предварительно не омыл голову и руки, как проситель. Но я не знал, что окажусь в таком положении в этот страшный день.
Хотя голос старика срывался от волнения, Конфуций объявил, что убийство законного правителя — это публичное оскорбление небес и должно быть наказано.
Ответ Ай-гуна был величествен:
— Я разделяю ужас первого ши от убийства моего родственника и сделаю все возможное, чтобы отомстить. — Ай-гун выглядел прямо-таки разъяренным, насколько это может себе позволить человек без власти. — Я предлагаю вынести этот вопрос на совет Трех.
Конфуций отправился прямо к диктатору, который грубовато сказал ему, что в Лу никому нет дела до убийства в Ци. Конфуций не мог сдержать ярости, но и поделать ничего не мог.
В тот вечер в мой домик у литейных мастерских пришел Фань Чи. Пока девушки жарили рисовые лепешки — в те послевоенные дни мы жили бережливо, — Фань Чи сказал:
— После войны мы постоянно этого ждали.
— Убийства правителя?
Он кивнул:
— Цзянь-гун хотел восстановить власть Ай-гуна. Но, проиграв войну, он лишился поддержки наней. И с некоторой помощью извне они его убили.
— С помощью извне?
Я вдруг вспомнил слова диктатора о каких-то грядущих событиях. Фань Чи приложил к губам палец. Я жестом велел девушкам удалиться. Когда мы остались одни, Фань Чи поведал мне, что диктатор Кан сговорился с нанями в Ци убить правителя. Это объясняло, почему ему так не терпелось выяснить не только и не столько намерения и возможности Конфуция, а до какой степени на Жань Цю и Фань Чи повлияет несомненный гнев Учителя после убийства монарха и к тому же его близкого друга. Не без оснований Кан-нань постоянно опасался предательства. Определенно у него были причины держаться начеку. На протяжении своей жизни сам он из вассала сделался диктатором Лу, комендант собственного замка поднял мятеж, а правитель Ци вторгся в страну. Если в диктаторе накопилась подозрительность, кто упрекнет его?
— Я попытался успокоить Кан-наня, но не думаю, что он воспринимает меня всерьез, — сказал я.
— Мог и воспринять. Вы человек со стороны.
— И когда, вы думаете, я смог бы войти в круг своих?
Дни мои протекали не без приятности в этой прелестной, хотя и небезопасной стране, но часто меня удручало одиночество. До сих пор помню, каким чужим я почувствовал себя там одним осенним утром. Первая девушка хотела, чтобы я пораньше сходил на рынок и выбрал парочку дорогих фазанов. Помню холодный рассвет. Помню, что в воздухе еще носилась ночная мгла. Помню, что сам рынок был — да и остался до сих пор — охвачен непрекращающимся весельем. Всю ночь в город катят фургоны и повозки с товарами. Затем овощи тщательносортируются — не по цене, а по цвету, размеру и красоте. В круглых трубах держат живую рыбу — и морскую, и пресноводную, а также осьминогов, креветок и крабов. Там можно купить и дорогие деликатесы: медвежьи лапы, студенистые птичьи гнезда, акульи плавники, павлиньи печенки, яйца, пролежавшие в земле со времен Желтого Императора.
Как только над рынком, разгоняя туман, встает солнце, купля-продажа сразу достигает пика интенсивности. Зрелище восхитительное, и я обычно с удовольствием окунался в него. Но в то утро, стоя перед рядом плетеных клеток с фазанами, я был вдруг оглушен одиночеством. Никогда не чувствовал я себя в такой дали от настоящего мира. Стоял, окруженный людьми чуждой расы, язык которой едва понимал, чья культура была столь далека от всего, что я когда-либо знал! Будь где-нибудь в самом деле дом праотцов или царство Аида, я уверен: человек чувствовал бы себя там примерно как я, когда глядел сквозь слезы на фазанов. Мне вспомнилась строка из Гомера, где тень Ахилла скорбит о прежней жизни в мире под солнцем, которого больше никогда не увидит. В тот миг я бы предпочел быть пастухом на холмах вблизи Суз, а не Сыном Неба. Хотя такие минуты слабости случались нечасто, от этого они не становились менее мучительными. Мне по-прежнему иногда снится, что я стою на рынке в окружении желтокожих людей, а когда пытаюсь убежать, путь мне преграждают клетки с фазанами.