Сотворение мира
Шрифт:
— Нет, я водила бы в бой войска, как эта — как ее звали? — из Галикарнаса. Артемизия? Вы должны приготовить ответ Геродоту, — обратилась она ко мне.
— И рассказать нам обо всех ваших путешествиях, — добавил Каллий. — Обо всех восточных странах, что вам довелось повидать. Торговые пути… Это действительно может оказаться весьма полезным. Как добраться, например, до Индии и Китая.
— Но важнее торговых путей теории о сотворении мира, которые вы там узнали.
Нелюбовью
— И вы должны записать учение вашего деда Зороастра. Всю жизнь слышу о Зороастре, но никто мне так и не объяснил, кто он такой и что он в действительности считал природой всего сущего.
Последовавшую дискуссию оставлю Демокриту записать самостоятельно. Я запомнил лишь, что Каллий, как и следовало ожидать, объявил о своей вере во всех богов. А иначе как же ему удалось трижды победить на Олимпийских играх в гонках колесниц? Впрочем, он ведь носитель факела на Элевсинских мистериях Деметры.
Эльпиниса придерживалась учения скептиков. Она любит очевидность, то есть ей нужны убедительные аргументы. Для греков в словах важна лишь убедительность. Они мастера так подбирать слова, что совершенно немыслимые вещи звучат правдоподобно.
Как всегда, Анаксагор держался скромно. Он говорит как «просто любопытствующий». Хотя этот упавший с неба камень подтвердил его теорию о природе Солнца, Анаксагор после этого стал еще скромнее, поскольку «так много еще осталось узнать!».
Демокрит спрашивал его о пресловутых частицах, которые всюду и которые невозможно увидеть.
После третьей чаши разбавленного вина Анаксагор сказал:
— Все в мире есть сочетание и разделение вечно существующих частиц. Ничто создать невозможно и уничтожить тоже ничего нельзя.
— Конечно, — заметил я. — Ничто — оно и есть ничто и не существует по определению. Естественно, его нельзя создать.
— Слово «ничто» неудачно? Тогда скажем «все». Представим все как бесконечное множество мельчайших частиц, которые и составляют все сущее. Тогда во всем есть все.
— В это поверить гораздо труднее, чем в то, что, скорбя по своей дочери, Деметра спускается в царство Аида и забирает с собой весну и лето, — сказал Каллий и забормотал молитву, как приличествует высокому жрецу на Элевсинских мистериях.
— Я не сравниваю, Каллий. — Анаксагор всегда очень тактичен. — Но ты ведь признаешь, что в миске с чечевицей нет ни одного волоса.
— Будем надеяться, — вставила Эльпиниса.
— А обрезков ногтей? Осколков костей?
— Я согласен с моей женой. То есть надеюсь, что никакие из названных предметов не смешались с чечевицей.
— Прекрасно. Я тоже
— Определенно нет. Но сам я все равно не люблю чечевицу, как и всякую крупу, впрочем.
— Это потому, что Каллий на самом деле пифагореец, — заметила Эльпиниса.
Пифагорейцы запрещают членам своей секты есть любые семена, так как те содержат переселяющиеся человеческие души. Это индийское воззрение каким-то образом подхватили пифагорейцы.
— Не в том дело, просто я не очень хорошо вижу.
Каллий счел, что пошутил.
— Если человек будет питаться одной чечевицей, — настаивал на своем Анаксагор, — и невидимой влагой, у него все равно будут расти волосы, ногти, кости, сухожилия. Таким образом, все составляющие человеческого тела как-то присутствуют в чечевице.
Остальную часть беседы, интересной и поучительной, Демокрит запишет для себя, не для меня.
Каллий с Эльпинисой ушли первыми. После их ухода Анаксагор, подойдя к моему ложу, произнес:
— Я некоторое время не смогу приходить к вам. Вы понимаете…
— Мидофильство?
Греки называют мидофилами тех, кто благоволит к персам и их собратьям мидийцам.
— Да.
У меня это вызвало скорее раздражение, чем тревогу.
— Эти люди не могут трезво взглянуть на вещи. Не желай Великий Царь мира, я не был бы послом в Афинах, а командовал войском.
Сказав это, я поступил не очень мудро. Сказалось вино.
— Перикл популярен. Я его друг. К тому же я приехал из города, когда-то принадлежавшего Великому Царю. Так что рано или поздно меня обвинят в мидофильстве. Ради Перикла я надеюсь, что это случится не скоро.
Совсем молодым Анаксагор сражался при Марафоне на нашей стороне. Мы никогда не касаемся этого эпизода в его жизни. В отличие от меня, у него нет ни малейшего интереса к политике. И поэтому его непременно используют, чтобы насолить Периклу.
— Лучше будем надеяться, что обвинение минует вас, — сказал я. — Иначе они приговорят вас к смерти.
Анаксагор издал короткий вздох, что можно было истолковать как смешок.
— Путь в царство Аида одинаков, где бы и когда бы ты его ни начал.
Тут я задал самый беспощадный из греческих вопросов, впервые сформулированный не слишком трезвым и рассудительным автором «Персов»:
— Не лучше ли человеку вообще не рождаться?
— Разумеется нет, — последовал мгновенный ответ. — Стоит пожить хотя бы для того, чтобы изучать небо.