Сотворение света
Шрифт:
Прямо с улицы Келл, шатаясь, ввалился в свои дворцовые покои, и внезапный свет, тепло, уют поразили его. Здесь все казалось удивительно обычным. Как будто не содрогнулась жизнь, как будто не раскололся мир. Все так же клубилась ткань под потолком, стояла у стены огромная кровать под балдахином, сверкала позолотой мебель из темного дерева, а сверху, с крыши, доносились звуки бала в честь победителей.
Как это возможно?
Неужели они ничего не знают?
Ну конечно, король устроит бал, с горечью подумал Келл. Сделает все
– Что значит – Холланд здесь? – уточнила Лайла. – Здесь – в смысле в Лондоне, или прямо вот тут? – Она спешила за ним по пятам, стараясь не отставать, но Келл уже выскочил в коридор. Покои Рая находились в дальнем конце, золоченые двери розового дерева были плотно закрыты.
А в коридоре толпился народ. Стражники, вестра, жрецы. При виде Келла – окровавленного, в плаще на голую грудь – все дружно обернулись. В их глазах он прочитал растерянность и ужас, смятение и страх.
Люди пришли в движение. Одни шли к нему, другие, наоборот, отшатывались, но все преграждали ему путь. Келл вызвал порыв ветра, раздвинул толпу и шагнул к покоям принца.
Он не хотел туда входить.
Но не войти не мог.
Отчаянный крик в голове звучал все громче. Келл распахнул двери и, задыхаясь, ввалился внутрь.
Первым, что он увидел, было лицо королевы, побелевшее от горя.
Вторым – тело брата, распростертое на кровати.
Третьим и последним – то, что грудь Рая медленно вздымается и опадает.
И от этого движения, такого малозаметного и такого драгоценного, у Келла перехватило дух.
Буря в голове, с которой он давно и тщетно пытался совладать, наконец утихла. Яростная вспышка ужаса и горя, радости и надежды сменилась странным спокойствием.
У него словно гора с плеч свалилась. Рай живой. Келл просто не почувствовал слабое биение его сердца сквозь собственный лихорадочный пульс. Даже сейчас сердце Рая билось едва заметно. Но все же он был живой. Живой. Живой.
У Келла подкосились ноги, но, не успел он упасть на колени, как она была рядом – на этот раз не Лайла, а королева. Она не подхватила его, а мягко опустилась рядом. Ее пальцы прижались к его груди, стиснули складки плаща, и Келл отстранился, ожидая жестоких слов, удара. Он виноват. Ушел. Подвел ее сына. Чуть не потерял Рая во второй раз.
Но вместо этого Эмира Мареш склонила голову к его окровавленной груди и заплакала.
Келл замер, стоя на коленях, потом поднял усталые руки и осторожно обнял королеву.
– Я молилась, – шептала она снова, и снова, и снова. Наконец он помог ей встать.
Потом появился король. Он стоял в дверях, задыхаясь, как будто бежал стремглав через весь дворец. Рядом с ним был Тирен. Максим кинулся вперед, и Келл снова отшатнулся, готовясь к атаке. Но король ничего не сказал, лишь заключил Келла и Эмиру в объятия.
Объятия эти были нелегкими. Король держался за Келла, как будто тот был единственной каменной опорой в жестокий шторм. Стиснул до боли, но Келл не отстранился.
Когда Максим наконец выпустил его, забрав с собой Эмиру, Келл подошел к кровати брата. К Раю. Прижал руку к груди принца, чтобы услышать сердце. Вот оно, бьется, ровное, невозможное, и, когда его собственное сердце стало понемногу успокаиваться, он снова почувствовал в груди далекое эхо, еще слабое, но растущее с каждым ударом.
Брат ничуть не походил на человека, близкого к смерти.
Щеки Рая горели румянцем, волосы вились блестящими черными локонами, и лишь влажные подушки и мятые простыни говорили о страдании, о борьбе. Келл прижался губами ко лбу Рая, надеясь, что брат проснется и отпустит одну из своих всегдашних шуточек – что-нибудь о девицах в беде, о чарах и волшебных поцелуях. Но принц не шелохнулся. И веки его не дрогнули. И пульс не участился.
Келл осторожно сжал плечо брата, но тот все равно не просыпался. Келл встряхнул бы Рая, если бы не Тирен – он осторожно тронул Келла за руку и отвел его пальцы прочь.
– Терпение, – мягко сказал авен эссен.
Келл нехотя повернулся и только сейчас заметил, какая тишина стоит в комнате, несмотря на то, что здесь собралось столько народу – король и королева, жрецы и стражники, в том числе Тирен и Гастра – последний уже в штатском. В дверях стояла Лайла, бледная от усталости. А в углу притулился Алукард Эмери, и его покрасневшие глаза из черно-штормовых стали закатно-синими.
Келлу не хотелось спрашивать, что здесь произошло, чему они стали свидетелями. Было видно, что люди еще не оправились от пережитого ужаса, на застывших лицах сквозил страх. Стояла такая тишина, что до Келла донеслись обрывки музыки треклятого бала, гремевшего наверху.
Такая тишина, что он – наконец-то – расслышал дыхание Рая, тихое и размеренное.
И Келлу отчаянно захотелось остановить это мгновение, лечь рядом с принцем и уснуть, чтобы избежать объяснений, не слышать обвинений в предательстве. Но взгляды перемещались с него на Лайлу и обратно, замечали его внезапное появление, окровавленные руки, и он видел, как на лицах зарождаются вопросы.
Келл собрался с силами и заговорил.
Граница между мирами распалась, как шелк под наточенным клинком.
Осарон не встретил сопротивления. Лишь шаг среди теней, тонкий миг пустоты между концом одного мира и началом соседнего, и вот уже ноги Холланда – его собственные ноги – снова стоят на твердой земле.
Дорога между его родным Лондоном и городом Холланда была нелегка, древние заклинания заржавели, но держали крепко, створки ворот не поддавались. Но, как обычно бывает со старым железом, в броне накопились трещины, изъяны, и за долгие годы поисков Осарон их нашел.
И пусть одна дверь сопротивлялась, зато другая отворилась легко.