Сотворение света
Шрифт:
Victoria Schwab
A Conjuring of Light
Печатается с разрешения автора и литературных агентств Baror International, Inc. и Nova Littera SIA
Text copyright
Для поклонников Нила Геймана
The Guardian
Виктория Шваб подарила нам историю, прекрасную, как драгоценный камень… Эта книга – сокровище.
Дебора
Тем, кто нашел свой путь домой.
Чистая магия не знает себя. Она везде. Это сила природы, кровь нашего мира, мозг наших костей. Мы придаем ей облик, но ни в коем случае нельзя давать ей душу.
Глава 1
Разрушенный мир
Дилайла Бард – воровка, с недавних пор волшебница, а в будущем, хотелось бы верить, пират – бежала со всех ног по улицам Красного Лондона.
«Держись, Келл», – повторяла она про себя, сжимая в руках осколок камня, который прежде был щекой Астрид Дан. Талисман из другой жизни, когда магия и концепция множественности миров еще были для нее в диковинку. Когда она с удивлением узнала, что людей можно подчинять своей воле, связывать, словно веревками, или обращать в камень.
Вдалеке грохотали фейерверки, им отвечали взрывы смеха, рукоплескания, музыка – город праздновал завершение Эссен Таш, турнира волшебников. Город не ведал, что за ужасы творятся прямо сейчас в самом его сердце. А там, во дворце, умирал Рай, принц Арнса, и это значило, что где-то в другом мире умирает Келл.
Келл. Это имя грохотало у нее в душе, звучало как приказ, как мольба.
Лайла добежала до нужной улицы и остановилась, достала нож, провела лезвием по руке. Повернулась спиной к царившему вокруг хаосу и прижала к стене окровавленную ладонь с зажатым в ней камнем.
Лайла уже совершала такое путешествие дважды, но оба раза пассажиром.
Ей всегда помогала магия Келла.
Никогда еще она не переходила из мира в мир в одиночку.
Но раздумывать было некогда. Бояться – тоже. А уж ждать – тем более.
Грудь вздымалась, сердце колотилось как бешеное. Лайла собралась с духом и произнесла нужные слова. Слова, на которые способен только тот, кто владеет магией крови. Антари. Такой, как Холланд. Как Келл.
– Ас траварс.
Магия запела в руке, пронизала грудь, и город нырнул в пустоту. Мир согнулся пополам, скрученный гравитацией.
Лайле казалось, это будет легко.
Либо ты останешься в живых, либо нет.
Но она ошибалась.
А
Он барахтался, пытаясь вынырнуть на поверхность собственного разума, но чья-то воля, крепкая, как железо, затягивала его обратно. Он отбивался, хватал воздух ртом, но с каждым рывком, с каждой попыткой чужая воля впивалась в него все крепче. Это было хуже смертных мук, потому что за ними наступает смерть, а здесь пощады не было.
И света не было. И воздуха. И силы. Все это у него отобрали, оставив лишь тьму, и сквозь эту тьму чей-то голос звал его по имени.
Голос Келла.
Слишком далекий.
Силы оставили Холланда, и он снова начал тонуть.
Он всегда мечтал лишь об одном – вернуть своему миру магию. Увидеть, как его родина воскресает после медленной, неотвратимой смерти – смерти, порожденной сначала страхом иного Лондона, потом – страхом его собственного.
Все, чего хотел Холланд – увидеть возрождение своего мира.
Его возвращение к жизни.
Он слышал легенды о волшебнике, у которого хватит на это сил. Который сумеет наполнить воздухом изголодавшиеся легкие мира, снова запустить его умирающее сердце.
Холланд всегда, сколько себя помнил, мечтал только об этом.
И сколько себя помнил, мечтал стать этим волшебником.
Мечтал, прежде чем темнота наполнила его глаз, поставив на нем свою метку силы. В детстве он стоял на берегах Сиджлта, катал камни по гладкому льду и представлял себе, как пробьет в ледяном панцире трещину. Уже взрослым стоял в Серебряном лесу и молился о великой силе, чтобы защитить свой дом.
Он никогда не стремился к власти, хотя в сказках волшебник всегда был королем. Но он не хотел править миром. Хотел лишь его спасти.
В ту первую ночь, когда Холланда, полуживого и окровавленного, притащили в королевские покои, Атос Дан назвал это высокомерием. Заносчивость и гордость, попрекнул он и впечатал свое проклятие в тело Холланда.
«Мы это сломаем», – сказал Атос.
И ломал. День за днем, кость за костью, снова и снова. До тех пор, пока Холланд не оставил мечты о спасении мира. Он уже не стремился обрести силу и возродить магию, он хотел только одного – чтобы пытка прекратилась.
Да, он понимал, это была трусость, но трусость дается гораздо легче, чем надежда.
И в тот миг, у моста, когда Холланд прекратил борьбу и позволил этому царственному юнцу Келлу вонзить ему в грудь железный штырь, первое, что он почувствовал, – первое, последнее и единственное, – было облегчение.
Оттого, что пытка наконец закончилась.
Но не тут-то было.
Убить антари – дело непростое.
Очнулся Холланд в мертвом саду, в мертвом городе, в мертвом мире, и первое, что он ощутил, была боль. А потом – свобода. Хватка Атоса Дана разжалась, и Холланд был жив – изранен, но жив.