Соучастница
Шрифт:
Вдруг он хлопнул себя по лбу:
– Да, да, да, вот теперь вспомнил: когда я вернулся, в комнате действительно горела лампа.
– Меа culpa, mea culpa, [7] – простонал Робер, чувствуя муки совести. – Я не достоин быть братом такой просвещенной женщины… Именно просвещенной.
Все рассмеялись, и атмосфера разрядилась. Филипп согласился попробовать коньяку, высоко оценил его, но от второго бокала отказался.
– Честное слово, я бы лучше поехал домой.
7
Моя
Это решение вызвало такие же бурные протесты, как и в прошлый раз.
– Побудь еще немного, у тебя же есть время.
– Никто вас дома не ждет, – подхватила Люсетта, но тут же прикусила губу и, пытаясь исправить свою оплошность, совсем запуталась в словах. – Прошу простить меня… Я бы так хотела отвлечь вас от этой драмы…
Под осуждающим взглядом брата она смолкла, покраснев от смущения.
– Ничего страшного, – сказал Филипп.
Однако промашка создала неловкость. Когда он потребовал свое пальто, они больше не стали его задерживать.
– Старик, – с волнением в голосе признался Робер, провожая его к выходу, – здесь ты у себя дома…
Люсетта вызвала лифт. Она открыла рот, лишь когда кабина оказалась на этаже:
– Если сегодня вам у нас понравилось, приезжайте почаще.
Филипп сердечно поблагодарил. Двери лифта закрылись. Он полетел вниз, к первому этажу.
На улице дул прохладный сухой ветер. Облака разрывались в клочья о мириады звезд, среди которых таращила свой огромный круглый глаз тусклая луна.
На обратном пути Филиппа не покидали мрачные мысли, порожденные замечанием Люсетты относительно света в спальне. Он отразил удар, но это было лишь уловкой – единственным разумным объяснением, которое он смог найти. Впрочем, у его друзей не было никаких причин подвергать сомнению его слова.
Еще одна глупость Раймонды! После встречи с Шабёем она выросла в глазах Филиппа, и вот – новое разочарование. Она способна была действовать решительно перед лицом непосредственной опасности, но чтобы предугадывать опасность – на это у нее не хватало воображения.
«Ну и устрою же я ей нахлобучку!» – повторял он про себя, однако по мере приближения к Бур-ля-Рен усталость брала верх над гневом. Он жаждал мира, спокойствия и решил до завтрашнего утра не касаться этой темы.
Не имея ни желания, ни сил ставить машину в гараж, Филипп припарковал ее у тротуара. Разумеется, это ничего не доказывает, – подумал он, видя, что ни один лучик света не пробивается сквозь плотно закрытые ставни окон, – должно быть, она спит».
Филипп ошибался. Когда он вешал в коридоре пальто, Раймонда появилась наверху лестницы.
– Я же велел тебе не дожидаться меня, – проворчал он, подходя к ней.
– Мне не хотелось спать.
– И все же после телефонного звонка у тебя не должно было быть причин для беспокойства.
Она остановилась в нерешительности, мышцы ее лица обмякли.
– А! – только и вымолвила она. – Ты был там?
– Конечно. Где же еще я мог быть?
Видя, как у нее спадает напряжение, он понял – она только сейчас
– Спасибо тебе за доверие, – сказал он, открывая дверь спальни.
Вся комната прокоптилась табаком. Раймонда курила все больше, особенно, когда оставалась одна, либо чтобы прогнать скуку, либо, как этой ночью, чтобы облегчить страдания, когда ее снедала ревность. В такие минуты она становилась своим собственным палачом, однако ощущала ли она себя от этого менее несчастной? Прилив нежных чувств подтолкнул Филиппа к ней.
– Дорогая, ты только попусту себя изводишь.
Она прижалась к нему всем телом, но вдруг принялась осторожно его обнюхивать.
– Что еще?
– Как от тебя вкусно пахнет!
Стойкий аромат, к которому он уже привык настолько, что и не замечал, еще держался на его пиджаке с той стороны, где к нему прижималась Люсетта.
– Вы, должно быть, сидели совсем рядом. – Голос Раймонды казался отточенным, как острое лезвие бритвы. – Так близко, что касались друг друга.
Филипп с силой оттолкнул ее от себя. Его благие намерения улетучились, и он распалился злобой, еще более сильной оттого, что ей долго не давали выхода:
– Это какое-то наваждение, навязчивая идея… Да ты просто маньячка, настоящая маньячка! Ревность так помрачила твой рассудок, что ты забываешь об элементарных мерах предосторожности.
Схватив Раймонду за руку, он подтащил ее к окну, на котором против двойных штор висело толстое шерстяное одеяло.
– Во вторник ночью, когда я ехал в Аркашон, в этом окне видели свет.
– Одеяло я повесила, – пролепетала она, ошеломленная этим внезапным приступом ярости.
– Значит, плохо повесила!
Он с силой выдохнул, словно выпуская из легких последние миазмы раздражения, и в изнеможении опустился на край кровати.
– Именно такой небрежностью, – продолжил он уже более спокойно, – такими оплошностями и можно вызвать подозрения.
– У кого?
Она оставалась еще довольно скептичной и требовала уточнений.
– Кто видел свет?
– Люсетта, если для тебя это так важно. Она возвращалась на машине из Антони от своей тетки… Что, между прочим, лишний раз доказывает, что она была не со мной.
– Проезжала мимо и не позвонила в дверь? Удивительно!
– В полночь? Она же не сумасшедшая.
– Наверняка она знала, что тебя нет дома, – сказала Раймонда.
– Если только Робер ее предупредил. – И тем не менее…
Жестом он заставил ее замолчать. Сосредоточенно нахмурив лоб, он принялся разговаривать сам с собой:
«Она знала, что меня нет дома… или узнала это позже… Любопытно… Да… Очень любопытно…»
Отнюдь не будучи прекрасной, мысль, высказанная Раймондой, запустила механизм, который породил каскад других мыслей. Вполне возможно, что в ту ночь Люсетта и не знала о его поездке в Аркашон. Но потом?.. Потом она узнала. Следовательно, сейчас его отсутствие больше не являлось для нее тайной… Так почему же она лукавила, делая вид, что думает, будто он бодрствовал в спальне в прошлый вторник, хотя прекрасно знала, что его там нет?