Совещание о составлении устава о печати
Шрифт:
В этом отношении чрезвычайно поучительные данные содержит в себе книга "Что читать народу", изданная в Харькове в 1888 году *. Слухи, вызвавшие убийство архиепископа Амвросия во время чумного бунта в Москве в 1771 году, холерные и картофельные беспорядки, женский бунт в Севастополе, убийство доктора Молчанова в Хвалынске и т. п., не носят на себе никакого следа влияния книги, а политические процессы семидесятых годов о хождении в народ показали, что все подделки под Эркман-Шатриана, "Сказка о копейке" и "Хитрая механика" никакого влияния на народ не имели **.
* Речь идет о двухтомном издании X. Д. Алчевской.
** Подразумеваются следующие нелегальные
Наконец, если требовать безусловной безвредности, то, пожалуй, придется признать библию и святейшую из книг - евангелие - тоже вредными и подлежащими предварительной цензуре * вроде сочинений ad usum delphini **. Именно в евангелии содержатся тексты, на которые опирается изуверство некоторых противообщественных сект. Скопцы ссылаются на "соблазняющее око" и на два вида скопцов, о которых говорит Христос; сопелковские бегуны опираются в своем бродяжестве на то, что Сын Человеческий не имел, где главу преклонить; хлысты там же ищут оправдание своему отрицанию брака. Таким образом, ввиду этих ложных толкований, слова, несущие собою мир и величайшее утешение человеку, могли бы не пройти через цензуру.
* Кони намекает здесь на факт длительного сопротивления царского правительства изданию библии и евангелия на русском языке.
** "Для чтения дофина". Речь идет об изданиях, приспособленных для детского чтения.
Нам говорят, что цензура может быть смягчена тогда, когда распространение широкого просвещения оградит читателей от возможности вредного влияния книги, но такая иллюзия опровергается тем, что именно указанные нам, как вредные, книги являются результатом большого умственного развития и лишь на него рассчитаны.
Указания на проповедь сепаратизма тоже мало убедительны. Если под призывом к сепаратизму разуметь отторжение от государства его отдельных составных частей, то призыв к нему предусмотрен Уложением о наказаниях и средствами против него служат - соблюдение срока выпуска книги и судебное преследование. Но если под сепаратизмом разуметь, как это у нас иногда делается, простую проповедь сохранения и изучения племенных и бытовых особенностей в языке и обычаях, то борьба против такого сепаратизма не только не входит в задачи государства, но и прямо им противоположна, заменяя живое единение во имя общих целей мертвящею механическою связью.
Наш Цензурный устав относится с двойною строгостью к переводам, считая их почему-то более вредными, чем оригинальные произведения, и впадая, в статье 6, в странное с собою противоречие, а именно разрешая выход без предварительной цензуры переводов с древних классических языков, тогда как в последних "добрые нравы и благопристойность", ограждаемые статьею 4 Устава цензурного, иногда оскорбляются очевидно и полномерно. Достаточно указать на сочинения Лукиана, на шестую сатиру Ювенала, на Светония, на Марциала, на Аристофана в его "Лягушках", на средневековых писателей Петра Аретина и Антония Панормиты или, наконец, на некоторые страницы, изложенные по-латыни в известном сочинении знаменитого французского врача Tardieu "Sur les attentats aux moeurs" ("0 преступлениях против нравственности" - франц.).
Вот почему надлежит и переводы сравнять в их цензурной судьбе с оригинальными произведениями. Остаются книги для детей и сочинения педагогические. Но и для тех и для других, при отмене предварительной цензуры, останется тот же срок пребывания до выпуска в свет в цензурном установлении и возможность судебного преследования.
Высказанное здесь особое опасение бесцензурности книг педагогических представляется не совсем понятным. Если под педагогическими книгами разумеются книги для употребления в школах, то цензуру их, конечно, заменяют указания и распоряжения учащего персонала. Если же это книги, предназначаемые для последнего, то спрашивается, о каком вреде их может быть речь? Нелепые педагогические теории и идущие вразрез с выводами науки положения должны встречать себе преграду не в цензуре, а в опыте и научной подготовке педагогов.
Сводя всё мною сказанное, нахожу, что по отношению ко всем книгам и брошюрам, за исключением, быть может, подлежащих духовной и медицинской цензуре, предварительная цензура должна быть заменена карательною в судебном порядке, с соблюдением точно установленного срока для получения разрешения на выпуск издания из типографии.
Я не могу согласиться ни с предложением ограничить срок рассмотрения книг 24 часами, ни с предложением освободить их вовсе от такого рассмотрения, предоставив цензурным органам и прокуратуре усматривать преступление в уже выпущенной в свет книге. Отменяя стеснения предварительной цензуры, установляя явочный порядок, упраздняя залог и сводя статью 140 к минимальным размерам, следует снабдить карательную цензуру по суду действительными средствами для осуществления своего назначения.
Свобода печати не должна состоять в устранении всяких условий, необходимых для осуществления уголовной репрессии, иначе печатное слово сделается орудием посягательств, нетерпимых в культурном обществе и разлагающих его возбуждением дурных страстей и низменных инстинктов. Поэтому надо дать органам государства возможность своевременно предотвратить появление книг или брошюр, сеющих смуту, оскорбляющих нравственность или призывающих к преступлению и его прославляющих.
Нельзя думать, что такая недопустимая книга не будет иметь никакого влияния потому, что компетентные власти, узнав о ней, успеют ее задержать и начать уголовное преследование в то время, когда разойдется лишь несколько экземпляров. Не надо забывать, что книга или брошюра может быть предназначена к раздаче и притом в больших количествах, что она в день выхода в свет полетит во все концы России по линиям железных дорог и что ей могут предшествовать рекламы и возбуждающие особое любопытство извлечения.
Поэтому задержание ее после выпуска в свет может представиться не только бесплодным, но и неосуществимым, не говоря уже о том, что известие о задержании ее в одном месте возбудит удвоенный к ней интерес везде, где она еще не задержана.
Поэтому определенный срок для нахождения книги в рассмотрении цензурных органов безусловно необходим и определять его в 24 часа совершенно невозможно. Просмотр книги, с целью проверки ее содержания с точки зрения. Уголовного уложения, потребует гораздо больше работы и внимания, чем, как здесь выразились, "чирканье красным карандашом", в большей части случаев не подлежащее никакой проверке. Тут дело не вкуса или личных взглядов цензора, не его направления или настроения, а серьезной вдумчивости в подчас сложное и обширное сочинение. Нужно не раз вчитаться в остановившие на себе внимание места, сопоставить их между собою, вглядеться в статьи Уложения, вникнуть в кассационные решения и познакомиться с выводами судебной практики.