Совесть палача
Шрифт:
Третий наш непременный спутник, это представитель нашего информационного центра, занимавшийся учётом. Вот уж кто менялся, как перчатки! Немногие выдерживали больше одного раза. Особенно молодые девушки. Их потом перестали вообще присылать. Да и парни тоже не отличались моральной устойчивостью.
Вот и на этот раз стенку подпирал моложавый лейтенант с горящим взором на чистом открытом лице. Он демонстрировал неподдельный интерес и почёсывался от нетерпения. Я смерил его скользящим по диагонали, как по странице с текстом, взглядом, оценивая и щупая. Чего он такой довольный? Не в кино же с подругой пришёл? Или ему то кино ещё интереснее? Опять грязные извращенцы вокруг, будто мне одного доктора мало! А, ладно, разберёмся!
Я
– Алексей Зайцев!
– Панфилов, – кивнул я. – Да вы знаете. Идём, составим акт и к делу…
Я отпёр свой кабинет и все вошли, шумно двигая стулья, переговариваясь и вполголоса перешучиваясь. Все держались бодро, или просто бодрились. Нервное напряжение, как первая робкая струйка чернил в аквариуме, пролилась в атмосфере кабинета и стала медленно расплываться, пока бледнея, но уже чувствовалось, что скоро она наберёт силу и тогда тьма накроет всех и вся.
Рутинная, отработанная процедура – заполнить подготовленные бланки. Три экземпляра. Потому что Мантику эта филькина грамота до лампочки. Он просто поставит свою подпись после «исполнения», в той графе, которая касается его экспертного заключения. Как и мы в своих, соответственно. А пока мне надо заполнить реквизиты на моего пациента.
Итак, Кожухов Дмитрий Валентинович, родился двадцать девятого августа восемьдесят второго года, бла-бла-бла, в какой-то Пырловке соседней области, так! Обвиняется по статьям сто второй, пункты: «г», «е», «з»; сто семнадцатой. По совокупности и тяжести преступления вынесен приговор: смертная казнь. В ответ на прошение о помиловании, поданное им тогда-то, так, вот, ответ: «Приговор привести в исполнение!». Дальше просто. Я расставил галочки в тех местах, где потом нужно было расписаться по факту, и поднял голову. Все смотрели на меня и молча ждали. Как стая матёрых плотоядных дрессированных хищников. У лейтенанта и Мантика чуть слюни уже не текли.
Предвкушение, такое сладкое, что сосёт под ложечкой и оно само гораздо более приятно возбуждает, чем сам короткий акт казни. Конечно, они ж зрители экзотического шоу! А я на арене цирка.
Мелькнул в памяти и унёсся образ старого облезлого льва, устало, не мигая вперившегося в меня взглядом с хромированной тумбы, обитой зелёным протёртым плюшем. Не спит, старуха совесть, порхает где-то в застенках подсознания невесомым нетопырьком. Погоди, твоё время ещё не пришло…
Пора!
Я встал, все тоже подскочили, принялись задвигать стулья обратно, под мой командирский стол, торцом стоящий к другому, за которым располагалось чёрное бронекресло. А я скинул курточку и напялил полевой камуфляжный китель с тусклыми полковничьими звёздами. И кепку надел. Отправил толчком прокурору папку с личным делом и файл с листочками акта. Потом прошёл к сейфу, звеня, вставил ключ, с хрустом повернул и с сарайным скрипом отворил закрома и хранилище. Там в углу тулилась початая бутылка коньяка, стопкой лежали текущие интересные мне личные дела осуждённых, а в отдельном «бардачке» дремал серебристый пистолет системы Нагана. И коробка патронов к нему.
Я вытащил пистолет, привычным уже движением откинул в бок дверцу, запиравшую каморы барабана, принялся не спеша снаряжать. Все терпеливо ждали, не решаясь нарушить традиционное священнодействие, осквернив его неуместным словом. Зарядил все семь гнёзд. Мало ли, вдруг отстреливаться будет? Не зря инструкции кровью писали.
Зековской.
Справившись, лихо, по-ковбойски крутанул револьвер на пальце. Хорошую машинку придумали бельгийцы, братья Эмиль и Леон Наганы! Отсутствует предохранитель, отличная кучность, патроны калибра семь-шестьдесят два. Как у «АК-47». Мне достался уже наш, патентный, Тульского завода, сорок пятого года. Раритет! Даже где-то антиквариат.
– Игоревич, – панибратски, поскольку считал себя старше, профессиональней и вообще автоматически приписанным к друзьям, обратился Мантик, – ты ему уже указ объявлял?
Это он про Кожухова, что томится сейчас в ожидании своей участи, плавая в тумане страха и неизвестности.
– Нет. Будем делать, как положено. Строго по правилам.
Манин сыто хихикнул, расценивая это, как один из вариантов развлечения. По инструкции положено было объявлять решение совета непосредственно перед «исполнением». Но я иногда манкировал и шельмовал при общем равнодушии и взглядах подчинённых сквозь пальцы на мои невинные шалости.
Мало ли, запарился начальник, замотался, даты перепутал. «Косяк» небольшой, чтобы с ним сразу бежать к высшему руководству. Нет, галочки, конечно, кто-то себе в блокнотик ставил, плюсики копил, только это пока не тянуло на полноценный компромат, так что пылились они пока в кармашках недругов, ожидая удобного случая, чтобы отправиться в Отдел Собственной Безопасности, нашу «полицию в полиции». Но и моя внутренняя контрразведка не дремала. У меня тоже досье на каждого неблагонадёжного в сейфе отдыхали. И пополнялись иногда. Ха-ха! Мне-то, как начальнику, сверху-то виднее! Пока я на балконе, а крепостные под балконом, мои плевки тяжелы и смачны, а их – только себя слюнями и забрызгать. Ещё покувыркаемся!
Поэтому я особо оголтелым смертникам объявлял их приговор не сразу перед процедурой, а за некоторое время. За день или три. А то и за неделю. Чтобы они прочувствовали весь цимес, подумали обо всём, о чём не успели или не предполагали. Чтобы переосмыслили и сделали выводы. И чтобы не спали. Слушали каждый шорох, каждый шаг в коридоре, покрываясь липким потом и мурашками, когда звенели ключами и громко переговаривались конвоиры снаружи.
Смерть для них теперь становилась не аморфным понятием. Она приобретала вполне осязаемые черты. Её шагами гулко топали охранники, звон «секреток» превращался в пение косы, а голоса их эхом перекатывались по открывшимся коридорам в Ад. Пытка ожиданием. Она, в пику сладкому ожиданию счастья, не приносит удовольствия, а выжигает душу и личность дотла. И от человека, давшего самую маленькую слабину в противостоянии со страхом ожидания смерти, остаётся только немо ревущая от ужаса телесная оболочка. И в пустой черепушке стучат пинг-понговыми шариками только две взаимоисключающие мысли: «Скорей бы всё кончилось!» и «Я очень хочу жить!».
Запирая кабинет обратно, я заметил, как Манин прихватил с подоконника свой медицинский чемоданчик с аптечкой первой помощи. При старом начальнике он пренебрегал этим аксессуаром, потому что тот всё делал чётко и чисто. А я в первый же раз такого натворил, что после этого Серёга стал вновь его таскать. Чтобы быть ко всему готовым. Кажется – глупость брать с собой аптечку. Чем можно помочь тому, кто сейчас умрёт? Но может случиться всякое. Например, бывает, нужен нашатырный спирт. И не только приговорённому. Или выходит эксцесс с попыткой сопротивления, и тогда Манин бинтует порезы и мажет их йодом. Да и стетоскоп свой он стал класть в чемодан для удобства.
Плотной собранной и сыгранной группой мы прошли лабиринтом коридоров из административного в тюремный корпус, минуя тамбуры и решетчатые перегородки с постами и рамками детекторов. Часовые щёлкали в своих «стаканах» и «скворечниках» кнопками, и двери с лязгом отпирались. Шедший последним лейтенант аккуратно захлопывал их за собой. Вот и коридор, где протянулись ряды массивных решетчатых дверей, за которыми множатся новые, уже глухие, с «волчками» и «кормушками». Там, за ними уже настоящие сидельцы, рассортированные по разным блокам. В первых двух – рецидивисты, в остальных – «первоходы». И крайний – смертники. Этот примыкает к лестнице, идущей в подвал. Там путь вновь разбегается на хозяйственные помещения, кухню, душевую, склад.