Совесть палача
Шрифт:
А я сам почти обоссался, я тогда о мочевом пузыре меньше всего думал, и от такого накатившего на меня, как эпидемия, ужаса рефлекторно дожал спусковой крючок. Я даже не осознавал, куда целился в тот момент. Первый раз всё случилось спонтанно, в полной неразберихе и панике у меня в голове.
Вышло эффектно. Пуля вошла в правый глаз и не потеряв инерции, со щелчком вынесла ему полчерепа со стороны затылка. Вместе с большей частью мозгов. Такой вот салют-фейерверк в багровых тонах. Плеснуло на противоположную стену знатно. Кровь и мозговой холодец, розово-серый, в прожилках капилляров. А труп куклой-марионеткой с подрезанными нитками сложился вниз кучей плоти и тряпья. А я вылупил глаза, замерев и оглохнув от выстрела. А потом, заметив, как по стене
– Твою мать!! – воскликнул в досаде Мантик и отступил назад, зажав нос.
– Игоревич, заканчивай, – тихо шепнул Костик.
– Боже мой! – вырвалось у Зайцева.
– Встать!!! – рявкнул я.
После всего этого фееричного карнавала я, наконец, обрёл себя и собрался. Теперь всё встало на свои места. Всё казалось простым и понятным. Надо произвести только несколько простых действий. И осечки быть не может. Ведь это так просто, застрелить бешеное ничтожество, окончательно ставшее мерзостью. Даже не животным, ещё ниже. Насекомым. А их убивать легко.
От моего крика Димарик конвульсивно вздрогнул. Отпустил мои ноги и подскочил. Из его штанин вывалился с тихим чмоком и плеском влажно-мягкий податливый «земляной элементаль». По-простому – навоз, а по-умному – фекалии. В сочетании с острым запахом аммиака и мочевины это дало оглушительный эффект по ноздрям и где-то даже по глазам. Без понуканий он развернулся ко мне спиной и теперь стоял, трясясь и вздрагивая, как огромная гусеница. Я таких видел по каналу про природу. Она так же сокращалась, когда её оседлала оса-наездник. И эта его непохожесть на мир теплокровных очень помогла. Я будто должен какую-то инопланетную тварь убить. Вот так, Димарик, прибыл ты к нам стрекозой, а уходишь гусеницей. Обратная эволюция. А может, у этих ублюдков так принято? Нормальный естественный процесс деградации? Они рождаются с дефектом, который крепнет и растёт, как опухоль, превращая их в неопределяемого возраста нетопырей, бесполезных для общества, и таких же для него опасных. Никогда не делавших ничего путного и полезного, зато всегда готовых нагадить и обгадиться. А ещё насиловать и убивать. А, тлен всё! Тщета…
Занавес!
Я поднял пистолет и направил дуло в левую сторону затылка, под ухо, как Дубровский медведю, с наклоном чуть вверх. Дрогнул в последний раз Димарик худыми мослатыми плечами, булькнул носом, выдавив зелёные пузыри, а потом «Наган» неожиданно грохнул. Вонь дерьма и ссанины на миг перебило кислым тревожным запахом сгоревшего пороха. Гнилой черепок исполняемого, и так потрескавшийся от груды разбитых о него бутылок, не выдержал, чего я никак не ожидал, и его лоб оторвало от головы. В стену, в «гусак», на лейку полетело содержимым, а тело уже мёртвого гражданина Кожухова дёрнулось вперёд, будто он в самый крайний момент бежать собрался. Увидел на сгибе бытия, на дороге к бездне тонкую ложную тропку к спасению. Только поздно. Мозги-то по стене. Управлять этим ливером некому. И рухнуло его туловище плашмя в полный рост вперёд, глухо шваркнувшись о резину поперёк рыготины и мочи.
Приговор приведён в исполнение.
– Пульс щупать будешь? – повернулся я к Мантику.
– Я тебе, как врач говорю, – стукнул себя кулаком в область сердца Сергей, – после такого не живут. Там же весь мозг на стенке!
– Согласны? – взглянул я на Лёху и Костика.
Те энергично замахали гривами, соглашаясь с доктором на сто процентов. А у самих глаза по полтиннику. Особенно у лейтенанта. Ну и хорошо. Дело сделано.
Теперь забота похоронной бригады, назначаемой на месяц одним из караулов и сменяемой в плановом порядке, запаковать труп в пластиковый мешок на молнии, загрузить его в «УАЗик-таблетку», серый и неприметный, с красной полосой и надписью «спецперевозка». Дежурный из смены помоет тут всё из того самого душа, который не для мытья живых людей тут торчит. А когда они отдраят эшафот, причём, не так халатно, как прошлые негодяи, вся эта тёплая компания погрузится туда же и во главе с виновником торжества укатит на окраину города, на одно из кладбищ, где есть подведомственные нам участки. Могилы уже давно вырыты впрок нанятым колонией по безналу экскаватором похоронной конторы и ждут своих постоянных жильцов. А вместо креста и памятника воткнут они напоследок жестяную табличку с номером. Вот и вся процедура. Ни оркестра, ни цветов, ни венков, ни рыдающих безутешных родственников. В процессе закапывания хитрые и беспринципные сотрудники УИС обязательно выжрут бутылочку водки. Это и будут поминки. А так как о покойнике или хорошо, или ничего, то никто из них ни слова не скажет о нём, чтобы не тревожить его воспаривший в небеса дух.
Или он прямиком в Ад рухнул?
Тоже, вопрос. Убиенных щадят, отпевают и балуют Раем, так, кажется в песне поётся? Или ему там по совокупности грехов с зачетом убиения посчитают? Взвесят, умножат, подытожат и примут решение. Там у них, наверное, как в метро, два эскалатора перед судилищем. И на какой теперь ступит дух гражданина Кожухова – Бог весть!
А ещё я слышал, что все грехи убитого идут в зачёт убийце. Надо с отцом Сергием на эту тему поговорить. Уточнить и всё для себя понять. Неуютно мне с такой мыслью жить. Да и почему это мне – все грехи этого насекомого? За что? Ведь я не человека убил! Тварь с хелицерами, брюшком и панцирем. Червя-опарыша. А мне его грехи! Не верю! Господи, чудны пути твои и неисповедимы! Где ответ мне искать? Кто расскажет?
Может лев мой? Исчез он. Уполз в закоулки подсознания и затих там. Спрятался. Вечер – его время. Да и что он мне расскажет? Он не говорит. Он молча, не мигая, смотрит мне в глаза. А я – ему. И оба ждём, кто первый моргнёт. Облезлый лев, когда ж ты сдохнешь? Или маразм тебя разобьёт. Я буду ждать. Это я умею.
А пока я так думал, шагая, как в тумане, мы вновь оказались у моего кабинета. Вошли, расселись по местам, пошуршали бумагой, поскрипели перьями, ставя многочисленные росписи в волокитной заплечной бухгалтерии. Потом я вытащил из сейфа початый коньяк, показал остальным. Те, не говоря ни слова, согласно покивали. Разлил на палец по стаканам для воды, отодвинув в сторону графин, и мы, не чокаясь, влили в себя виноградный спиртовой нектар.
– Как тебе? – выдохнув душистое послевкусие, спросил я у Лёхи.
– Хороший, – причмокнув, сказал он.
– Да не коньяк! Чудило! Как тебе «исполнение»?
– М-м-м, – он задумался. – Как-то так я себе это и представлял. Только без физиологических излишеств.
– Ну и прекрасно. Других твоих коллег тут просто выворачивало наизнанку. Они бежали из подвала, как чёрт от ладана и зарекались сюда возвращаться. А ты – молодец. Стойко переносишь. Вернёшься?
– Почему нет? У вас же не всегда они тут блюют и срутся?
– Да нет! – заржал Мантик. – Через раз!
– Товарищ майор! – прервал я его неуместное веселье. – Вы бы попридержали язык в следующий раз! Я имею в виду речи про зелёнку!
– Виноват! – зажевал и проглотил улыбку доктор. – Больше не повторится. А вы, товарищ полковник, зря там время тянули. Курить ему давали. С того всё и пошло. У нас и так тут разговоры ходят, что начальник, вместо того, чтобы казнить, приговорённых до сердечного приступа доводит, чтобы самому не казнить…
– Кто говорит? – делано нахмурил я брови.
Мантик смешался, зыркнул на лейтенанта и прокурора. Те сидели с каменными лицами, всем видом красноречиво сигналя о том, что их наши внутренние разборки не касаются. В Костике я уверен. Этот не будет подло болтать за спиной. Да и Лёша из прессы на вид парень правильный. А вот свои подкачали. Совсем что ли этот боров нюх потерял?
– Да ходят такие разговоры…
– Кто конкретно? – пошёл я на принцип, мне его жалеть не хотелось ни разу.
– Товарищ полковник, – нашёл скользкую лазейку хитрый эскулап, – я уточню, потом вам сообщу. Факты, доказательства, всё чин по чину.