Совесть палача
Шрифт:
Я начал разгоняться, почуяв, как во мне произошёл подспудный отлив, который всегда служит точным предвестником неминуемого цунами, и моё естество накалилось и уплотнилось на порядок, вибрируя мелкой рябью предстоящей сладостной разрядки. Она это почувствовала, и волна мелких сокращений плотно пробежала по набиравшему махи шатуну. Рыжий всплеск вновь хлестнул мне по глазам и сквозь его брызги прорвался крик:
– Да! Да!! Ещё!! Сильней!!! Да!!!
Когда она кончала, то становилась совсем шальной.
И вот она, ослепительная вспышка! Звёзды в глазах через накатившую тьму, уши закладывает, словно цунами увлекло меня в самую глубь. Тело почти не слушается, трясясь в конвульсиях божественного
Говорят, умирающие в последний момент агонии тоже испытывают разрядку. Как защитный рефлекс организма. Под повещенными часто находят следы вытекшей спермы и смазки. У своих клиентов я такого не замечал. Пуля разрушает мозг за долю секунды. Он просто не успевает послать сигнал гипофизу и эндокринным железам, чтобы те впрыснули основу для эндорфинов, и их весёлая ватага затоптала бы неожиданную и нежданную боль. Это как запустить программу и вырубить компьютер из сети. Процесс встаёт на полпути. Потому что купировать боль уже не для кого. Мозга нет. Он на стене. И нет у него «вай-фая» для дистанционной связи с пустой черепушкой. Да и не зачем она ему.
Если бы мне дали выбор, как бы я хотел умереть, я бы, наверное, поступил по-самурайски, но с некоторым «апгрейдом» этой процедуры. Я видел много раз, как быстро живой человек обращается в бессмысленный мешок, набитый требухой и абсолютно неуправляемый и бесполезный, когда ему выносишь «чердак». Это как вырвать процессор монтировкой. Так вот, пусть мне выстрелят слева, чуть снизу вверх под затылок, но только в момент оргазма. Вот такого, как у меня сейчас. Когда и без грохота взорвавшегося пороха и без хруста вгрызающейся в кость пули, в голове вспыхивают звёзды, а сам ты будто отрываешься от тела, потому что оно бренно и мешает до конца насладиться этим невероятным природным даром. Ты сам будто на мгновение умираешь. Ведь говорят же, что оргазм – это маленькая смерть. Так вот пусть мой палач поймает тот момент, когда моя маленькая смерть высечет первые искорки в сетчатке, да споро и ухватисто выпустит на волю мою большую латунно-свинцовую смерть вместе с мозгами. Так, чтобы сама душа в экстазе выскочила наружу в пролом лба на веере непоправимо разорванного в клочья биологического процессора. Да пролетела сквозь стену без помех, оставив позади неопрятные ошмётки в мелких кровеносных сосудиках. Теперь процессор без надобности. Ядро на свободе, а скорлупа пойдёт в утиль.
Интересно, как там, в загробном мире? У отца Сергия, что ли спросить?
А Татьяна тоже взвыла и встряхнулась, как собака от воды. А потом плашмя в полный рост рухнула и растянулась по одеялу, откинув безвольные руки и разбросав ноги в полную длину. По телу её шла судорога, и оно мелко подрагивало в пароксизмах неземного наслаждения. Её оргазм был гораздо сильнее и насыщеннее моего даже на мимолётный взгляд. Лицо её перекосило, теперь оно стало грозно-гневным, без капли разума. Вся она ушла в ощущения. Валькирия. Нет, истинная ведьма. И сейчас её абсолютно не волновало, как она выглядит снаружи. Цунами, зародившееся в моих чреслах, пронеслось через мой узкий шлюз, сорвав попутно мне голову, и ворвалось в её утробу, где уже спокойно, уверенно и открыто набрало полную мощь.
Она так долго лежала и тряслась, что я даже немного позавидовал. Вот кому в момент разрядки закатай «маслину» в «башню», так она даже не поймёт и не почует. Просто игнорирует все эти мелкие неурядицы. Да, и тут мне удачи нет. Мало того, что такая смерть мне не светит, так если бы и светила, есть те, кто сделает это гораздо качественнее.
Нет, нельзя так думать, а то окажешься на месте того мотоциклиста и будешь мечтать хоть о сотой доли удачи остальных непричастных. А злая судьба будет победно смеяться за спиной, покачивая головой, и как бы говоря: «Сказочный долбоёж!».
Она ведь не обращает внимания на твои желания. Её смешат твои планы. Равнодушно делает она своё дело, не считаясь с мечтами, надеждами и здравым смыслом. Пути её неисповедимы и нелогичны. Потому что нам не понять логики высших сил. Там всё так лихо закручено, что любой гениальный математик беспомощно хлопал бы глазами, увидев ту формулу, по которой работает судьба. Ведь она учитывает не только твою личную константу. Тут в ряд строятся производные всех твоих поступков, множатся на коэффициенты добра и зла, вычитается корень деяний твоих семи колен и возводится в степень сумма прошлого и будущего общечеловеческих интегралов поколений и событий.
Не осилить эту музыку небесных сфер простому человеку. Как, в свою очередь, не поймёт арифметики, доступной даже первоклашке, обычный муравей. Муравью это не то, что сложно, ему это чуждо. Как нам иметь внешний скелет.
Главное, чтобы судьба руководствовалась, пусть непонятным нам, но планом. А не выступала в роли бездумного злого мальчишки, жгущего муравьёв увеличительным стеклом просто для забавы или от скуки. Муравью-то небесный огонь так же необъясним и неотвратим, как нам переход к таинствам загробного мира.
Татьяна открыла глаза, нашла меня взглядом, улыбнулась. Переменила позу, повернувшись на бок и подставив ладонь под щёку. Теперь, в полумраке и отблесках от мельтешни по экрану, её глаза светились тёмно-зелёным дьявольским тяжёлым и манящим светом. А зрачки обрамляли тонкие жёлтые полоски. Игра светотени и воображения, но красиво. И сладко-тревожно. Я осматривал неспеша её протянувшееся передо мной тело, от огненной макушки, до ступней с кровавым педикюром. Невольно заглянул за крестец, чуть вытянув шею. Нет, хвоста нет. Только рыжая подбритая полоска на лобке, как сертификат подлинности.
– Нравлюсь? – хрипловато-грудным после оргии голосом спросила ведьма.
– Не то слово, – хмыкнул я довольно. – Я в восхищении! Я восхищён!
– Ухо оторву, – продемонстрировала она знание нетленной классики «Мастера и Маргариты». – Я в душ.
И встала, потянувшись и раскинув руки. Грациозно прошла в коридор, подрагивая на ходу ягодицами, слаженно двигающимися в сложном возвратно-поступательном в двух плоскостях ходе. Зашумела вода в ванной. Я подхватил полотенце со спинки стула, вытер себя, чтобы не пачкать одеяло. Потом выбил из пачки сигарету и закурил. Симпсон в телевизоре уверенно констатировал:
– Радиация вредит только тем, кто её боится!
– Вот именно! – подтвердил я. – Как и табак.
Душ смолк, и Татьяна явилась обратно, теперь замотанная в белое махровое полотенце. Легла рядом, устало и довольно закурила тоже. Окно было открыто. Наполовину занавешено шторой, но оставался треугольный прогал. Снаружи противомоскитную сетку таранили стаи комаров. Густые и упёртые, как эскадрильи «Хейнкелей» четвёртого воздушного флота «Люфтваффе», идущих бомбить Сталинград в августе сорок второго. Если выключить музыку и «телек», я уверен, можно услышать нудный многоголосый гуд, от которого щемило сердце и хотелось бежать в бомбоубежище. А ведь лето только сегодня началось. Совсем коммунальные службы мышей не ловят! Опять мошкару и гнус не потравили в окрестных водоёмах. Недаром таких вот хапуг-чиновников приходиться казнить. Может, мне надо представлять, что тот взяточник как раз и виноват в этом комариной свистопляске? С какой дрянью приходится иметь дело! То опарыши, то комарьё.