Совесть русского народа. Василий Белов и Валентин Распутин
Шрифт:
Выходит, во время операций сибирскому парню не раз обменяли кровь.
Белов спросил про канадца. Оказывается, он тоже приехал воевать за установление справедливости в Боснии. То ли книг начитался, то ли его древние корни как-то связаны со здешними краями… А, может, все гораздо проще: взял котомку и пошел из дома в волонтеры, чтобы зло никогда не торжествовало над добром. Ведь здравомыслящий человек не может не понимать, что сербы воюют не за захват чужих территорий, а за землю, исторически им принадлежащую и политую кровью их отцов и дедов. Это только зомбированные обыватели воспринимают ложь о «кровавых сербах», учиняющих этнические чистки, за чистую монету. Тысячи лет сербы жили рядом, например, с цыганами, венграми и ни одного не убили. Проблемы с албанцами
Взгляд Шарапова во время разговора стал напряженным. Ему, видимо, не хотелось, чтобы приезжие политики знали о его подвигах. Вдруг все не так изобразят в Москве? И что потом ожидать от их пересказов? Не дай Бог какая-нибудь нехорошая весть долетит до жены. Он замолк и отошел в сторону. Добрые человеческие чувства, исходящие от посторонних людей, занимали здесь второстепенное место, так как они могли подвести, разжалобить, развязать язык. Известно – береженого Бог бережет.
Смутные представления о канадском добровольце развеял Игорь. Тот, как я и предполагал, нашел Сербию по карте, взял оружие в руки и пошел убивать мусульман из уверенности, что их зло нужно наказать. Рассказал Игорь немного и о тех русских ребятах, что погибли и похоронены на сараевском кладбище. Зато рассказ о себе Игорь свел к нескольким скупым фразам. Приехал он из Норильска. И баста.
– Я был на том кладбище, – признался Белов. – Видел русские могилы. Постоял. Помолился. Вспомнил про убитого на войне отца… Долго искал его могилу, да так и не нашел.
Про кладбище на краю пологого склона Белов всегда вспоминает неохотно. Мне он рассказал о скромных могилах, на холмиках которых стоят кресты с прощальными словами скорби и любви, только после прочтения моей новой книги под названием «Информационная война». В ней ему понравился раздел «Сербия – первая линия обороны России». Самому мне ни разу не довелось добраться до священного клочка земли, ставшего последним приютом для дерзких и отважных сыновей России. Даже в то время, когда в Сараево приезжали по приглашению Президента Караджича родственники русских погибших ребят, судьба развернула меня в другую сторону Сараево.
Помолчав, вспоминая про погибшего отца, Белов все-таки вернулся мыслью к сараевскому кладбищу. Две свежие могилы до сих пор бередили его душу:
– Нашел я две могилы, где похоронены муж с женой. Она – медицинская сестра, он – солдат. Им бы жить и жить… А вы, ребята, крещеные, православные? Ходите в церковь, обязательно! Молитесь. Сербы сильны православием. И вы силу обретете.
– Мы православные, – гордо заявил Игорь. – Недавно с ребятами ездили в Белград в церковь.
– Среди нас воюющих за деньги вы не найдете, – сказал стоящий за спиной Игоря боец в черном берете. – Мы не наемники. Деремся за братьев сербов да за веру православную. Сербы умеют и жить, и воевать. У них есть чему поучиться. Кроме веры, у них ведь идея настоящая есть. Хотят освободить землю предков. За свободу воюют. А у нас в России что происходит? Какая идея, какая свобода?! Бардак! Ворье! Нет, лучше здесь погибнуть вместе с братом сербом, чем у нас от бардака…
Трудно было согласиться, что воюют они здесь только за веру. Но если они называют себя православными, идут в бой за веру, то кто имеет право отнимать у них веру? Им виднее. Так не легче, так ответственнее. Да в конце-то концов так и справедливее. Не за гроши же, выделяемые на бытовые мелкие расходы, идут смельчаки в бой?! Гроши, как и большие деньги, не заставят осознанно проливать свою кровь. Кто скажет, что для русского характерно воевать за деньги? Мне так и слышится этот вопрос Белова. Никто не солжет. Белов расспросил у сербских офицеров, сколько же наши ребята получают динар… Узнал про гроши и обрадовался. Узнал, что сербским солдатам платят ровно столько же, порой и с задержкой всем вместе на полгода, – возгордился. Он понял, откуда у русского парня сербская грусть. Не зря и я встречал в печати высказывание журналистки Елены Калядиной о добровольцах, воюющих по политическим и идеологическим причинам. Раньше пересказывал эту статью Белову, а теперь решил рассказать ребятам, чтобы знали о том, что в России о них иногда и правду пишут. Она писала про 27-летнего Петра Малышева с иконописно-просветленным ликом, который никогда в армии не служил, но сюда, в Боснию, пришел защищать братьев по вере. Надоели ему митинги и всякая болтовня на патриотические темы, вспомнил он, как отец-охотник научил ружье в руках держать, и пошел воевать против обидчиков сербов.
По выражению лица Игоря я с чувством радости заметил, что слова мои произвели на него надлежащее впечатление, из области газетных вымыслов возвратив его в состояние суровой, но прекрасной действительности.
– Малышев погиб, – тихо произнес Игорь. – Три месяца назад.
– Здесь, в Сараево? – спросил Бабурин.
– Здесь, недалеко, вблизи Олово, есть высота. Сербы из ударного батальона «Белые волки» шли на штурм этой высоты. Ребята говорили, что Петр и двое сербов первыми ворвались в окопы, и мусульмане изрешетили их в упор. Батальон около двух третей личного состава потерял.
– В газете написали, что он погиб. Не сообщили только как.
– Боятся героев, – резюмировал Бабурин. – О жуликах, об олигархах интереснее писать.
– А меня поразила одна история с профессиональным историком Михаилом Поликарповым, – сказал я. – Он вроде на год моложе Малышева. Аспирант МГУ. Надоело ему изучать югославский конфликт по книгам и газетам, поехал посмотреть все своими глазами. Взял в руки оружие. Как написал недогадливый корреспондент, «он говорил мне что-то о поруганном чувстве справедливости…». Разные у корреспондента и у человека, окончившего университет с красным дипломом, понятия о справедливости. Мне кажется, Малышев и пошел воевать перед началом учебы в аспирантуре, потому что историк не может быть необъективным. Чему он научит молодых людей? Какие учебники напишет?!
– Ему обязательно надо учить студентов! – заметил Белов. – У него истинные знания, практика… Есть чему научить. Найди его, подскажи, помоги.
– Петр Малышев тоже интересным человеком был. Как Денис Давыдов, до самозабвения любил лошадей. Одну даже дома держал, на своей московской квартире. Сербы называли его «рус Петер». В Сараево вы можете услышать много легенд о его бесстрашии.
– А какое оружие у вас есть, какое на вооружение у сербской армии? – спросил Глотов.
– У сербов на ходу танки еще со времен советско-германской войны – Т-34, – улыбнулся Игорь. – Видел я и Т-80 или Т-82. У нас автоматы «Застава», с подствольными гранатометами. Они чем-то напоминают автомат Калашникова. Вот посмотрите… Но наш Калашников здесь лучше ценится, только я редко его вижу.
Кроме как у Игоря, больше оружия ни у кого не оказалось. Глотов внимательно осмотрел автомат. Не удовлетворившись ответом, он подошел к сопровождающему нас молчаливому сербскому офицеру и стал расспрашивать его о тяжелом вооружении сербской армии.
Игорь решил узнать о наболевшем:
– А правда, что Дума приняла закон о наемниках?
– Дума не принимала такого закона, – сказал Бабурин. – Наговорили вам тут ужасов…
– Газеты пишут…
В эту минуту взоры добровольцев устремились на Бабурина. Старший стал перечислять газетные страшилки, согласно которым наемники кочуют по всем «горячим точкам» мира, для них, жестоких и кровожадных, убивать людей стало не профессией, а образом жизни.
Тут Бабурин, как профессиональный юрист, задумался. Вспомнил про Женевскую конвенцию, по которой военнопленные наемники не могут рассчитывать на помощь своей страны, если окажутся в руках противника. Наверняка, ребята слышали что-то именно про эту конвенцию. Потому и считают плен хуже смерти. Сами рассказывают о том, как в бою у села Преловина во избежание плена Дмитрий Чекалин взорвал себя гранатами. Подобные случаи не единичны. Мусульмане не будут выявлять у русских пленных глубокую революционность их духа и жизнеощущения, они просто учинят пытки и расстрел.