Шрифт:
Дима Тепляков с тревогой раскрыл тетрадь—контрольную работу по арифметике. Первое, что ему бросилось в глаза—красным карандашом написанное весёлое слово «хорошо». Глаза обрадованно забегали по странице и увидели в правом нижнем углу невесёлую двойку.
Дима очень удивился и медленно прочитал всю фразу: почерк у Николая Михайловича был красивый, но не очень разборчивый.
«Хорошо списано у Володи Кузьмина».
Вот тебе раз!.. Но как Николай Михайлович догадался?! Одинаковые ошибки, вот что подвело! Но почему Николай Михайлович так уверен, что именно Дима списывал у Володи, а не наоборот?
Возвращаясь домой, Дима с грустью думал: до чего всётаки ему не везёт в жизни. Думал и о том, какое это недоразумение, что Николая Михайловича все считают близоруким.
А тут ещё председатель совета отряда Серёжа Конёнков и звеньевой Витя Ивашов, Димины попутчики, пилили его с двух сторон, как будто напополам хотели разрезать большой пилой, без всякого снисхождения.
— Не понимаю, зачем ты с Володькой дружишь, — говорил Витя, — он тебя разлагает.
— А ещё все радовались на прошлом сборе, что ты стал твёрдым троечником! — Это Серёжа потянул «пилу» в свою сторону.
Дима расстроенно молчал. Мальчики дошли до ворот и остановились. Серёжа и Витя жили в небольшом домике во дворе, Витя на первом этаже, а Серёжа на втором. Диме нужно было перейти улицу к высокому дому напротив.
И вдруг Диме стало грустно расставаться и идти кудато одному.
Как хорошо дружат Серёжа и Витя. И живут рядом. А с Володькой Кузьминым, хоть и сидишь за одной партой…
Серёжа понял Димино грустное настроение и вдруг сказал:
— Хочешь, зайдём ко мне, мы с Витей тебя ещё немножко проработаем?
По его тону Дима понял, что нравоучений больше не будет. К тому же уроки кончились раньше-обычного: не было физкультуры. Значит, мама не ждёт… тем более не ждёт двойку по арифметике… и нечего спешить с этой двойкой…
Дима вошёл в ворота вместе с Серёжей и Витей.
— Кого это прорабатывать и за что?
От сарая с охапкой дров шла Витина старшая сестра Лена. Мальчики сейчас же рассказали ей, за что «прорабатывали» Диму.
— Ай, ай, ай! — Лена укоризненно покачала головой, отчего зашевелились, как живые, толстые белокурые косы— одна спереди лежала, через плечо, прихваченная вместе с дровами, другая висела за спиной, ярко выделяясь на тёмно-красном джемпере.
Лена была всего года на четыре старше брата, но Диме она казалась очень солидной и взрослой. Мама не мама, а так, вроде чьей-то тёти, — смотрит на них, на маленьких третьеклассников, сверху вниз.
— Иди обедать, Витя, — сказала она.
— Я сейчас, только к Серёже на минутку зайду. Лена уже стояла на крыльце и открывала дверь кончиком туфли.
— Не задерживайся, мне скоро в школу на собрание идти. — Она исчезла в сенях, прикрыв за собой дверь всё с той же ловкостью, при помощи ноги.
В глубине двора зашипел белый сварочный огонь. Пахло карбидом.
— Что это? — спросил Дима.
Там стоял большой грубый стол на железных ножках. На столе с обеих сторон тиски. Две девушки в комбинезонах чтото делали с длинной узкой трубой, похожей на газовую трубу.
— Это нам теплоцентраль проводят, — сказал Серёжа, — стояк гнут.
— Хорошо вам будет. С дровами не возиться. Дима отвлёкся немного, наблюдая за работой девушек. Потом вспомнил про неудачу с арифметикой и снова загрустил. Серёжа открыл дверь своим ключом—в квартире не было никого.
— Пообедаешь со мной? — спросил Диму.
— Нет, нет, спасибо, я домой обедать пойду.
— Ладно, тогда посиди у меня в комнате, а я погрею суп. Витя сказал:
— Дай мне полотенце, у меня все руки в чернилах, — и тоже пошёл в кухню вместе с Серёжей.
Дима присел на диван в углу у окна и стал разглядывать комнату.
Сохранились ещё такие дома на окраинах города: с низкими подоконниками, с белым кафелем голландских печей…
Белый кафель напомнил Диме тетрадь в клеточку, с неудачной контрольной работой. Интересно, если бы сам сделал задачу, не списывал бы у Володи Кузьмина, что тогда? Не такая уж трудная задача… Тройка, во всяком случае, была бы, а может быть, и целая четвёрка… В последнем вопросе даже засомневался, правильно ли перемножено у Володи, сделал по-своему, а потом перечеркнул и написал с ошибкой, как у Володи…
— Ах, Дима, Дима! Списывать нечестно!
Дима даже вздрогнул от неожиданности и громко спросил:
— Кто это?
Молчание. В комнате не было никого… Где-то там, в кухне или в ванной, переговариваются Серёжа и Витя…
Так кто же это сказал, что нечестно списывать?
Голос был низкий, глуховатый, слова прозвучали совсем близко, рядом… Диме казалось, что заговорил диван, на котором он сидел.
Стараясь не пугаться, Дима спросил:
— Кто здесь?
В коридоре шаги. Вошли Серёжа и Витя.
— Это мы, Димка, — сказал Серёжа, открывая буфет.
— Кто у вас в комнате спрятался? — спросил Дима.
— Как кто? — удивился Серёжа. — Нет здесь никого.
— Кто-то сейчас мне сказал…
— Что сказал?
— Сказал: «Ах, Дима, Дима! Списывать нечестно!»
— Кто же мог сказать? Мы с Витей были в кухне. Витя засмеялся:
— Это, Димочка, у тебя совесть заговорила! Серёжа и Витя опять ушли в кухню. Всё тот же глуховатый голос подтвердил:
— Да, Дима, я—твоя совесть.
— Врёте вы всё! — крикнул Дима, стукнув по дивану рукой. — Никакой совести не бывает!
— Как не бывает совести? — удивился таинственный голос. — Нет, Дима, совесть есть у каждого человека. Только иногда совесть засыпает, и люди забывают о ней, а потом совесть пробуждается и начинает говорить…
— Ну и что? — спросил Дима, заглядывая за диванные подушки.
— Как что? И тогда человек начинает раскаиваться. Ты разве не раскаиваешься, что списывал у Володи Кузьмина?
— Раскаиваюсь, — пробормотал Дима. Он отогнул один валик, другой… Даже под диван заглянул, хотя под таким диваном не могла бы спрятаться даже кошка. Диван, с двумя валиками и тремя твёрдыми пёстрыми подушками, стоял на полу так же плотно, как стоит шкаф, пожалуй, даже подметать под ним нельзя было, не отодвигая.